Весенняя река. В поисках молодости

— Вы бы видели, как Йонас пишет стихи! Непременно снимает ботинок и отбивает пяткой такт, а то запоет песню — иначе у него не получается ямб, а вместо дактиля выходит анапест, — смеялся Пятрас, а вокруг заливались хохотом друзья и враги. Между тем Йонас смущенно стоял рядом и, не зная, как ему реагировать, робко улыбался, даже не думая рассердиться на Пятраса.

В общежитии обитали студенты всевозможных взглядов, но больше всего левых.

…Главным вопросом после возвращения из Западной Европы было — как заработать денег, потому что в поездке не только все запасы, но и одолженные деньги кончились. Я думал, что вернусь, посижу недели две и опишу путевые впечатления. Газеты, без сомнения, ухватятся за такой материал. Так или иначе, я верну себе хоть часть издержек.

Увы, в мечтах все выглядит прекрасней, чем в действительности. Сидя у брата Пиюса в Кармелаве, я долго корпел, пока не написал довольно пухлую рукопись. Сев в автобус, я отвез ее в Каунас. Рукопись редакция взяла без особой радости, — то ли я как автор был нежелателен, то ли их мало интересовала тема. Однако вскоре я увидел, что напечатали несколько страниц моих впечатлений. Прошли два дня, потом неделя, но больше моих заметок не появлялось. Я снова поехал в Каунас и зашел к сотруднику редакции, которому оставил рукопись.

— Горе мне с вами! — сказал лысый, очкастый сотрудник. — Пес знает, куда ваша рукопись запропастилась. Все перерыл, нигде нет, ни в моем столе, ни у корректора, ни в типографии… Как в воду…

Меня прошиб пот.

— Послушайте, я же думал… Мне надо… А может, еще найдется?

— Не думаю, — ответил сотрудник. — Как на грех… Давно уже такого не случалось…

— А может, не хотите печатать? Тогда прямо скажите. Я в другую газету…

— Нет, отчего же, можно и напечатать, хоть теперь, летом, много народу путешествует и все пишут… Но рукопись исчезла, понятно?

Еще сильнее потея, я сидел перед сотрудником.

— А гонорар?

— Гонорар мы платим, если напечатаем. За напечатанное можете взять… А об остальном мы не договаривались…

«Ну и подлецы! — думал я, выходя из редакции. — Искать правды? Нет, ее тут не найдешь. Это яснее ясного».

Я уехал в деревню. Как всегда, родные встретили меня с радостью. Я показывал им открытки из Венеции, Вены, Берлина, с гор. Все это было им страшно интересно, особенно моим младшим братьям. Но Юозас сказал:

— Только деньгами швыряешься… А еще жалуешься, что нет службы и мало зарабатываешь. Покатался, посмотрел — и все. Польза какая? Теперь опять будешь голодать, как в те годы…

Я промолчал. Неужели он не может понять, что значит для меня это путешествие?

— Ты не боялся, сынок? — спросила мама, подсев вечером на мою кровать в темной клети. — Такие горы… С этих гор и свалиться недолго. Умереть можно…

— Я не свалился, мама, как видите… А свою поездку не забуду, пока жив.

— А как там люди живут? Лучше, чем у нас?

— Смотря кто. Одни много лучше, другие — хуже. Есть и такие, кто просит милостыню, а ночует под мостом…

— И у нас, сынок, все тяжелей… Еда еще есть, слава богу. Но денег достать неоткуда. Повезешь в город продавать — задаром отдай. А если крестьянину доводится что-нибудь покупать, — просто горе. Все норовят шкуру содрать… А налоги большие. Юозас не знает, что и выдумать, чтоб заработать лит.

Да, жизнь становится тяжелей. Люди говорят о кризисе. Газеты пишут, что он все растет в зарубежных странах.

Вернувшись в Каунас, я уже не мог жить у старых хозяев Страздасов. Они переехали в другую квартиру, поменьше, на Лайсвес-аллее, а я получил комнатку у своего старого знакомого Пранаса Моркунаса.

Он снимал убогую квартирку и жил вместе с женой и ее сестричкой, которая посещала балетную студию и бредила Павловой, Карсавиной, Верой Коралли и другими звездами балета. Пранас Моркунас, как я уже говорил, был вечным студентом. Он невероятно любил литературную работу и почти бесплатно переводил для различных дельцов все, что попадало под руку — начиная с какой-то «Двери о семи замках» до «Голода» Гамсуна, «Морского волка» Джека Лондона, «Декамерона» Боккаччо и книг Мартина Андерсена-Нексе. Правда, последнего писателя ему издать не удалось — дельцы не надеялись на нем заработать или побоялись цензуры.

Моркунас оказался интересной личностью. Этот бывший доброволец постепенно менялся и со временем стал сторонником марксизма и другом Советского Союза.

Когда я поселился у него, он с восхищением читал Велимира Хлебникова, — у него было полное собрание его сочинений.

Он считал Хлебникова величайшим поэтом и показывал мне некоторые его поэмы, каждую строку которых можно было читать с одного и другого конца — получалось то же самое. Оказалось, что Моркунас, сорокалетний, лысеющий человек, под влиянием этого поэта сам начал писать стихи и посвящал им весь свой досуг. Он написал множество странных стихотворений. Непривычные, часто детские метафоры, неслыханные рифмы, аллитерации, иногда слова без смысла, но с интересным, неожиданным звучанием — все это казалось единственно важным этому пожилому человеку, уже давно отслужившему в армии. Он писал свои стихи на длинных полосах бумаги. Вот как он изображал, например, комнату и настроения студентов:

на столе —

ницше,

еще фриче,

биржишка,

гуттаперчевая манишка,

скучно, печально.

подавился подогретой

вчерашней котлетой.

Как-то ко мне заглянул Пятрас Цвирка, и Моркунас, позвав нас в свою комнату, показал толстую кипу бумаг — это были его стихи (каждое стихотворение не менее чем в десяти вариантах). Несколько он нам прочитал. В то время патриотически настроенные поэты писали стихи про Вильнюс, который захватили поляки. Моркунас тоже написал про Вильнюс, и его стихи звучали примерно так:

бом, бом, тили-бом,

вильнюс, ты теперь не наш

бом, бом,

чах, бах, тили-бом,

эй, скорей на абордаж!

вильнюс снова будет наш!

трах-тарарах, бум, бам!

И т. д. и т. п.

К стихам были приложены и ноты.

— Знаешь, Пранас, это очень интересно! — сказал Цвирка. — Дай нам бумаги — мы тоже попробуем написать что-нибудь подобное, то есть, как ты говоришь, имажинистско-дадаистские стихи…

— Прошу, прошу! — сказал Моркунас, вручая нам листы бумаги и хорошо наточенные карандаши. — Пишите, я уйду в другую комнату…

— Ладно, можешь оставаться, — сказал Цвирка. — Ты нам не помешаешь. Только смотри на часы. Будем писать ровно десять минут.

Моркунас взял часы, а мы с Пятрасом налегли на стол. Десять минут истекло, и Цвирка воскликнул:

— Имажинистский шедевр готов! Послушай!

Он прочитал какую-то длиннейшую окрошку из слов, которая ничуть не уступала творчеству Моркунаса. Нечто подобное изготовил и я.

— Ну уж нет, мужики! — серьезно сказал Моркунас, выслушав наш бред. — Я не верю, что вы эти стихотворения сделали на месте. Вы их раньше написали. Вы же видите, сколько бумаги я извожу, пока у меня что-нибудь получится…

— Не знаю, как Антанас, — сказал Цвирка, — но я уж точно не подозревал, что ты такие стихотворения пишешь. Как же я мог заранее заготовить? Послушай, Пранас, мы тебе дарим эти произведения. Кажется, ты собираешься издавать сборник — можешь их использовать…

— Вот-вот, — подтвердил поэт. — Мой сборник уже в типографии. Он будет называться «Поет дегенерат…». Я хочу поиздеваться над мещанами. Отсюда и название… А ваши стихи — нет… Все-таки авторское право… Так нельзя…

— Насчет авторского права не волнуйся, — сказал Цвирка. — Это чепуха, тем более что мы сами согласны… — Он взял лист, заполненный Моркунасом. — Любопытно. Я не вижу больших букв.

— Да, да, в моей книге не будет ни одиой большой буквы… Даже имя и фамилия будут начинаться с маленьких.

— Все это прекрасно, — сказал Цвирка. — Но я вот что тебе скажу, братец: песнями дегенерата никого не удивишь…

— А я и не хочу удивлять, — покраснев, стал оправдываться Моркунас. — Я хочу мещанам сунуть колючку под хвост, понятно?