Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

В таком случае, милостивый государь, мог ли дядя Тоби устоять против такого искушения?

Трижды счастливая книга, в тебе будет, по крайней мере, одна страница, которую не очернит Злоба и не сможет превратно истолковать Невежество.

Глава XXXIX

Так как еще за две недели до того, как это случилось, Сузанна извещена была особым посланием миссис Бригитты о том, что дядя Тоби влюбился в ее госпожу, – и на другой день изложила содержание этого послания моей матери, – то и я вправе заняться любовными похождениями дяди Тоби за две недели до того, как они начались.

– Я скажу вам новость, мистер Шенди, – проговорила моя мать, – которая вас очень, удивит. – —

Отец держал в то время одну из своих вторых постелей правосудия и размышлял про себя о тягостях супружества, когда мать нарушила молчание.

– Мой деверь Тоби, – сказала мать, – собирается жениться на миссис Водмен.

– Стало быть, – сказал отец, – ему уже до конца жизни не удастся полежать в своей постели диагонально.

Отца ужасно раздражало то, что моя мать никогда не спрашивала значения вещей, которых она не понимала.

– – – Что она женщина неученая, – говорил отец, – такое уж ее несчастье, – но она могла бы задавать вопросы. —

Моя мать никогда их не задавала. – – – Короче говоря, она покинула землю, так и не узнав, вращается ли она или стоит неподвижно. – – – Отец тысячу раз с большой готовностью ей это объяснял, – но она всегда забывала.

По этой причине разговор между ними редко складывался больше чем из предложения – ответа – и возражения; после чего обыкновенно следовала передышка в несколько минут (как в случае со штанами), и затем он снова продолжался.

– Если он женится, нам от этого будет хуже, – проговорила мать.

– Ни капельки, – сказал отец, – он может ведь пустить свои средства на ветер как этим, так и любым другим способом.

– – – Разумеется, – сказала мать; на этом и кончились предложение – ответ – и возражение, как я вам сказал.

– Это доставит ему также некоторое развлечение, – сказал отец.

– Очень большое, – отвечала мать, – если у него будут дети. – —

– – Помилуй бог, – сказал про себя отец, – * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *.

Глава XL

Теперь я начинаю входить по-настоящему в мою работу и не сомневаюсь, что при помощи растительной пищи и воздержания от горячих блюд мне удастся продолжать историю дяди Тоби и мою собственную по сносной прямой линии. До сих пор же

[342] таковы были четыре линии, по которым я двигался в первом, втором, третьем и четвертом томе. – – В пятом я держался молодцом – точная линия, по которой я следовал, была такова:

откуда явствует, что, исключая кривой, обозначенной буквой A, когда я совершил путешествие в Наварру, – и зубчатой кривой B, обозначающей мою коротенькую прогулку там с дамой де Боссьер и ее пажом, – я не позволил себе ни малейшего отклонения в сторону, пока черти Джованни делла Каса не завертели меня по кругу, который вы видите обозначенным буквой D, – что же касается c c c c c, то это только небольшие вводные предложения – грешки, заурядные в жизни даже величайших государственных людей; по сравнению с тем, что делали эти люди, – или с моими собственными проступками в местах, обозначенных буквами A, B, D, – это совершенные пустяки.

В последнем томе я справился со своей задачей еще лучше, – ибо по, окончании эпизода с Лефевром и до начала кампаний дяди Тоби – я едва ли даже на ярд уклонился в сторону.

Если исправление мое пойдет таким темпом, то нет ничего невозможного, – – с любезного позволения чертей его беневентского преосвященства, – – что я навострюсь настолько, что буду двигаться вот так:

то есть по такой прямой линии, какую только я в состоянии был провести при помощи линейки учителя чистописания (нарочно для этого у него взятой), не сворачивая ни вправо, ни влево.

– Эта прямая линия – стезя, по которой должны ходить христиане, – говорят богословы. – —

– Эмблема нравственной прямоты, – говорит Цицерон.

– Наилучшая линия, – говорят сажатели капусты. – —

– Кратчайшая линия, – говорит Архимед, – которую можно провести между двумя данными точками. – —

Я бы желал, любезные дамы, чтобы вы серьезно об этом подумали, когда будете заказывать себе платье к будущему дню вашего рождения.

– Какое путешествие.

Не можете ли вы мне сказать – до того, как я напишу задуманную главу о прямых линиях, – только, пожалуйста, не сердитесь, – – благодаря какому промаху – – кто вам это сказал – – или как это вышло, что вы, остроумные и талантливые люди, все время смешивали эту линию с линией тяготения?

Том седьмой

Глава I

Нет – – кажется, я сказал, что буду писать по два тома каждый год, если только позволит мучивший меня тогда проклятый кашель, которого я и по сей час боюсь пуще черта, – а в другом месте [344] (но где, не могу теперь припомнить) – сравнив мою книгу с машиной и положив на стол крестообразно перо и линейку, дабы придать моей клятве больше веса, – я поклялся, что она будет двигаться этим ходом в течение сорока лет, если источнику жизни угодно будет даровать мне на такой срок здоровье и хорошее расположение духа.

Что касается расположения духа, то я очень мало могу на него пожаловаться, – наоборот (если не ставить ему в вину того, что девятнадцать часов из двадцати четырех я сижу верхом на палочке и валяю дурака), я должен быть ему премного-премного благодарен; ведь это оно позволило мне весело пройти жизненный путь и пронести на спине все тягости жизни (не зная ее забот); насколько помню, оно ни на минуту меня не покидало и никогда не окрашивало предметов, попадавшихся мне по пути, в черные или землисто-зеленые цвета; вовремя опасности оно златило горизонт мой лучами надежды, и даже когда Смерть постучалась в мои двери, – оно велело ей прийти в другой раз, сказав это таким веселым, таким беспечно-равнодушным тоном, что ту взяло сомнение, туда ли она попала.

– «Должно быть, произошла какая-то ошибка», – проговорила она.

Я же, признаться, терпеть не могу, когда меня перебивают посреди начатой истории, – а как раз в ту минуту я рассказывал Евгению забавную историю в моем роде про монахиню, вообразившую себя ракушкой, и монаха, осужденного за то, что он съел моллюска, и показывал ему основательность и разумность такого образа действий. —

– «Бывало ли когда-нибудь, чтобы такая важная персона так постыдно садилась в лужу?» – сказала Смерть. – Ты дешево отделался, Тристрам, – сказал Евгений, пожимая мне руку, когда я кончил мою историю. – —

– Но какая же может быть жизнь, Евгений, при таких условиях, – возразил я: – ведь если эта шлюхина дочь проведала ко мне дорогу…

– Ты правильно ее величаешь, – сказал Евгений: – твердят же люди, что она вошла в мир благодаря греху. – – Мне дела нет, каким путем она в него вошла, – отвечал я, – лишь бы она не торопила меня из него выйти – ведь мне предстоит написать сорок томов, а также сказать и сделать сорок тысяч вещей, которых, кроме тебя, никто на свете за меня не скажет и не сделает; но ты видишь, что она схватила меня за горло (Евгений едва мог расслышать мои слова с другой стороны стола) и что в открытом бою мне с ней не справиться, так не лучше ли мне, пока у меня еще есть жалкие остатки сил и вот эти паучьи ноги (тут я протянул к нему одну из них) еще способны меня носить, – не лучше ли мне, Евгений, искать спасения в бегстве? – Я того же мнения, Тристрам, – сказал Евгений. – – Тогда, клянусь небом! я так ее загоняю, как ей и не снилось, ибо поскачу галопом, – сказал я, – ни разу не оглянувшись назад до самых берегов Гаронны, и если услышу за собой ее топот – – удеру на верхушку Везувия – – оттуда в Яффу, а из Яффы на край света; если же она и туда за мной последует, я упрошу господа бога сломать ей шею. – —