Труды дня

Когда бхили поняли, что стояние в строю не влечёт за собой немедленной казни, то приняли солдатскую службу как затруднительный, но забавный вид спорта и старались держать своих диких собратьев под контролем, что было довольно-таки сложно.

Джон Чинн Первый дал им письменное обещание, что, если они станут с определённого момента вести себя хорошо, правительство не обратит внимания на их прежние прегрешения; а так как всем было известно, что Джон Чинн никогда не нарушает своего слова (однажды он обещал повесить одного из бхилей, считавшегося неуязвимым в данной местности, и повесил его на виду его племени за семь доказанных убийств), то бхили стали вести себя насколько могли степенно. Это была медленная, незаметная работа, какая происходит теперь по всей Индии; и хотя единственной наградой Джону Чинну, как я говорил, был памятник от правительства, маленький горный народ не забыл его.

Полковник Лайонель Чинн знал и также любил туземцев, и к концу его службы они были достаточно цивилизованы для бхилей. Многих из них едва можно было отличить от индусов-фермеров из низшей касты; но на юге, где был похоронен Джон Чинн Первый, наиболее дикие из бхилей ещё селились около Сатурских хребтов, лелея мечту, что в один прекрасный день Джан Чинн, как они его называли, вернётся к своим. А пока они подозрительно относились к белому человеку и его действиям. При малейшем возбуждении они бросались грабить что попало, а иногда и убивали; но если с ними обращались умело, они становились кроткими, как дети, и обещали никогда больше не делать этого.

Бхили — мундирные люди, — служившие в полку, были добродетельны во многих отношениях, но требовали умелого обращения. Они скучали и тосковали по родине, если их не брали на охоту на тигров, как загонщиков; их хладнокровная смелость — все вуддарсы сражаются с тиграми пешие: это отличительный признак их касты — вызывала удивление даже среди офицеров. Они шли за раненым тигром так спокойно, как будто это была ласточка со сломанным крылом; и это в стране, полной пещер, ущелий и пропастей, где один дикий зверь может держать в своей власти дюжину людей. Время от времени какого-нибудь человека приносили в казармы с раздроблённой головой или сломанными рёбрами, но это обстоятельство не учило осторожности его товарищей — они довольствовались тем, что приканчивали тигра.

Молодой Джон Чинн соскочил на ступени веранды уединённой столовой вуддарсов с заднего сиденья двухколесного кабриолета; при этом забренчали его ружья в чехлах. Тонкий, маленького роста горбоносый юноша с потерянным видом, словно заблудившаяся коза, отряхивал белую пыль с колен; кабриолет, подскакивая на ходу, поехал обратно под палящими лучами солнца. Но в глубине души юноша был доволен. Во всяком случае, это было место его рождения и немногое изменилось с тех пор, как мальчиком его отослали в Англию пятнадцать лет тому назад.

Построили несколько новых зданий, но воздух, запах и солнечный свет были те же, что и прежде, а маленькие зеленые люди, проходившие по плацу, имели очень знакомый вид. Три недели тому назад Джон Чинн сказал бы, что не помнит ни слова из бхильского языка, но у дверей столовой он заметил, что губы его движутся и произносят непонятные для него фразы — отрывки старинных детских песенок и приказаний, отдаваемых, бывало, его отцом.

Полковник взглянул на него, когда он подымался по лестнице, и рассмеялся.

— Взгляните! — сказал он майору. — Нет необходимости расспрашивать о фамилии этого юноши. Он «пукка» [4], Чинн. Мог бы быть как отец в пятидесятых годах.

— Надеюсь, что он будет так же хорошо стрелять, — сказал майор. — Железного товара он привёз достаточно.

— Да уж, без этого какой же он был бы Чинн! Посмотрите хорошенько, как он сморкается. Настоящий клюв Чиннов. И платком размахивает, как его отец. Это второе издание — строчка в строчку.

— Волшебная сказка, клянусь Юпитером! — сказал майор, выглядывая через щели жалюзи. — Если он законный наследник, то… Ну, впрочем, сейчас видно, что этот цыплёнок похож на старого Чинна.

— Его сын! — сказал полковник, вскакивая с места.

— Да, черт возьми! — сказал майор.

Взгляд юноши упал на сломанный тростниковый щит, висевший между колоннами веранды, и он машинально приподнял конец его и установил щит прямо. Старик Чинн ругался ежедневно раза три и никак не мог привести этот щит в нормальное положение. Его сын вошёл в приёмную среди безмолвия пяти собравшихся человек. Его встретили радушно из-за отца, а познакомившись с ним, и из-за него самого. Он был до смешного похож на портрет полковника, висевший на стене, а когда отмылся немного от пыли, то пошёл в свои комнаты быстрой бесшумной походкой старика, привыкшего к джунглям.

— Какова наследственность! — сказал майор. — Это происходит от того, что три поколения их прожили среди бхилей.

— И здешние люди знают это, — сказал один из офицеров. — Они ожидали этого юношу, высунув языки от нетерпения. Я уверен, что, если он не будет держать себя слишком властно, они повалятся перед ним ниц целыми ротами и будут поклоняться ему.

— Нет ничего лучше, ежели вам предшествовал ваш отец, — сказал майор. — Для моих людей я — выскочка. Я пробыл в полку только двадцать лет, а мой уважаемый родитель — простой сквайр. Никак не проникнуть в душу бхиля. Ну чего этот человек, которого привёз с собой молодой Чинн, бегает так со своим узлом? — Он вышел на веранду и кликнул неизвестного — типичного слугу вновь назначенного субалтерн-офицера, говорящего по-английски и надувающего своего господина.

— Что такое? — крикнул майор.

— Здесь множество дурных людей. Я ухожу, сэр, — ответил слуга. — Взяли ключи сахиба и говорят, что будут стрелять.

— Чертовски ясно — чертовски убедительно! Как ловко обрабатывают дела эти воры из верхней страны! Кто-то сильно напугал его. — Майор отправился в свои комнаты, чтобы одеться к обеду.

Молодой Чинн, идя словно во сне, обошёл всю стоянку, прежде чем направиться в свой крошечный коттедж. Он несколько задержался, осматривая помещение, в котором родился; потом он посмотрел на фонтан на плацу, где он, бывало, сидел по вечерам со своей няней, и на маленькую церковь, куда ходили офицеры, когда в лагерь случайно заглядывал капеллан какой-либо официальной религии. Все казалось ему очень маленьким по сравнению с гигантскими зданиями, к которым он привык, но местность была та же самая.

Время от времени он проходил мимо кучки безмолвных солдат, отдававших ему честь. Это могли быть те самые люди, которые носили его на спине, когда он только что надел штанишки. Слабый огонь горел в его комнате, и, когда он вошёл, чьи-то руки обхватили его ноги и чей-то голос с полу прошептал какие-то слова.

— Кто это? — сказал молодой Чинн, не сознавая, что он говорит на языке бхилей.

— Я носил вас на руках, сахиб, когда я был сильным человеком, а вы маленьким — все плакавшим, плакавшим, плакавшим! Я — ваш слуга, как был раньше слугой вашего отца. Мы все ваши слуги.

Молодой Чинн не решился ответить, а голос продолжал:

— Я взял ваши ключи от толстого иностранца и отослал его, а запонки вдел в рубашку, которую вы наденете к обеду. Кому и знать, как не мне! Итак, ребёнок стал мужчиной и забыл того, кто нянчил его, но мой племянник будет хорошим слугой, а не то я буду колотить его каждый день.

Тут с шумом поднялся с пола прямой, как бхильская стрела, маленький, седоволосый, сморщенный, похожий на обезьяну человек с орденами и медалями на мундире. Он бормотал что-то, заикаясь, отдавал честь и дрожал. За ним стоял молодой, сухопарый бхиль и вынимал колодки из парадных сапог Чинна.

Глаза Чинна были полны слез. Старик протянул ему ключи.

— Иностранцы дурной народ. Он никогда не вернётся. Мы все слуги сына вашего отца. Разве сахиб забыл, кто брал его смотреть пойманного тигра в селение за рекой; ещё ваша матушка так испугалась, а сахиб был так храбр?

Сцена эта прошла перед глазами Чинна, словно в волшебном фонаре.