Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)

— Приходите к нам, когда мы вернемся с заутрени, тогда мы сможем спокойно поговорить. Позже я ни на секунду не останусь одна, — отвечала госпожа Громова.

При этих словах сердце ее возликовало, так как она предположила, что речь идет о предложении Ольге, свадьбы которой она ждала с нетерпением еще до известия о помолвке Веры и графа Островского.

На следующий день Беклешов был в гостиной госпожи Громовой и, как ему было назначено, ко времени, когда она с дочерьми и Любочкой вернулась домой из церкви. Петр Модестович в это время представлялся в Зимнем дворце с поздравлениями.

Поздоровавшись с Борисом, госпожа Громова сказала девушкам:

— Отправляйтесь в свои комнаты, дети, и оставьте нас одних. Мне нужно поговорить с Борисом Ивановичем. Через полчаса приходите вниз к завтраку. Вы ведь позавтракаете с нами, Борис Иванович?

— К сожалению, не смогу, так как должен сегодня у многих быть с визитами.

Уходя, девушки сгорали от любопытства узнать, о чем будет разговор.

Если Вера не проявляла ни малейшего интереса, то Ольга и Любочка, напротив, очень покраснели, увидев Беклешова. Они полагали, что его приход в необычное время должен иметь особый повод, и каждая охотно думала, что это из-за нее.

Едва юные дамы вышли из гостиной, госпожа Громова села у камина и, указав на стоящее перед ней кресло, сказала:

— Садитесь, пожалуйста, Борис Иванович, и скажите, чем могу быть вам полезна.

— От вас зависит счастье моей жизни, Мария Дмитриевна. Одного вашего слова достаточно, чтобы сделать меня счастливейшим или несчастнейшим из людей.

— Как я должна вас понять, дорогой друг? — спросила госпожа Громова, у которой не было ни малейшего сомнения о цели этого визита. — Объяснитесь яснее. Вы знаете, что я с радостью сделаю для вас все, что в моих силах.

Борис от природы не был ни робким, ни застенчивым. Но сейчас, когда предстояло объявить о своем сватовстве, у него настолько захватило дух, что он сказал едва слышно:

— Я пришел, чтобы просить у вас руки Веры Петровны.

— Вы хотите сказать, Ольги Петровны?

— Простите, Мария Дмитриевна. Я еще не совсем потерял голову и отдаю себе отчет в том, что говорю. Я прошу руки Веры Петровны, вашей младшей дочери.

То, что любящая мать услышала, было горьким разочарованием. Рушились все ее планы. Тем не менее в последний момент она сделала отчаянную попытку, несмотря ни на что, сохранить Беклешова как будущего зятя.

— Вера еще почти ребенок, — сказала она. — Не подошла бы вам лучше Ольга?

— В глазах своей матери Вера — еще ребенок, — отвечал с достоинством Борис. — Но в моих глазах она прекраснейшая девушка, которую я когда-либо видел, и без нее я жить не могу. Вы поймите, Мария Дмитриевна, когда сердце так неумолимо стремится к цели, как у меня, невозможно свои чувства перенести с одной сестры на другую. Я жду вашего решения!

После этих решительных слов госпожа Громова убедилась, что ей не остается ничего, кроме того, чтобы сказать всю правду. Если Борис поймет твердо, что на Веру он не может рассчитывать, быть может, со временем он примет другое решение.

— Борис Иванович, — сказала она с известной торжественностью. — Я считаю вас своим старым добрым другом и поэтому в этот серьезный момент должна сказать вам всю правду. Вера не может выйти за вас, так как ее рука принадлежит другому. Моя дочь обручена с Владимиром Николаевичем.

Борис ожидал любого другого ответа, кроме этого. Эта новость превзошла его худшие опасения. К ней он не был подготовлен.

Не в состоянии произнести ни слова, он растерянно уставился на госпожу Громову. Злая улыбка искривила его губы. И он рассмеялся грубым и деланным смехом.

— Итак, Владимир Николаевич успел меня опередить!.. Откуда взялось у него столько хитрости и притворства?… Но я хочу вам кое-что сказать, Мария Дмитриевна, — и при этом его черные колючие глаза посмотрели на нее нагло и решительно. — Вера Петровна никогда не будет женой Владимира. Или я, или никто!

Госпожу Громову при этой угрозе охватил страх. Но потребовалось одно мгновение, чтобы Борис преодолел свою ярость. Как будто мрачное облако сползло с его лица, и он, как обычно, спокойно и вежливо сказал:

— Простите мои необдуманные слова, я не знаю, что говорю… Удар был слишком сильным и неожиданным. Забудьте, пожалуйста, что я сказал в аффекте… Ваше известие никак на мои чувства не повлияет. Я буду любить Веру Петровну и надеяться, пока бьется мое сердце. Ведь этому вы не можете помешать?

Он поднялся и взял фуражку.

— Вы разрешите мне, Мария Дмитриевна, как и ранее, бывать у вас в доме?

— Чем чаще вы будете приходить, тем мне будет приятнее. Между нами все остается по-прежнему.

— Благодарю вас от всего сердца. Было бы ужасной несправедливостью судьбы лишать меня одним ударом надежды моего сердца и второго родительского дома. И я обещаю вам, что у вас не будет повода сожалеть о своем разрешении, — добавил он, многозначительно взглянув на нее.

Эта последняя фраза была хитро рассчитана на заботливое материнское сердце, чтобы в матери обрести покровителя.

— Apropos, Борис Иванович, — сказала госпожа Громова ему вслед, когда он собирался уходить, — то, что я сказала вам об Островском и Вере, останется между нами, не так ли? Я полагаюсь на вашу скромность.

— На этот счет вы в любом случае можете быть спокойны и уверены, сударыня. Я умею страдать в одиночестве. К тому же я ценю ваше доверие так высоко, что не осмелюсь когда-нибудь им злоупотребить.

Глава шестая

Было уже поздно, когда Борис освободился. Все в нем так клокотало, что ему стоило большого труда довести свою роль до конца. Чтобы не взорваться подобно паровому котлу при высоком давлении, нужно было, оставив притворство, на время отвести душу. От мысли, что он побежден и, сверх того, побежден Владимиром, он кипел от бешенства.

В свете еще не знали эту сторону его характера. Он скрывал ее тщательно и большим усилием воли. Только немногие подозревали, какая буря бушует в этом человеке и как он может быть близок к безумию, если только прорвутся плотины, которые сдерживают неистовый приступ его ярости.

Выйдя на улицу, он отослал сани домой. Как можно было в том состоянии, в котором он находился, отдавать новогодние визиты и часами вести банальные разговоры! Только движение, сильное напряжение всего тела могло бы привести его в равновесие. Лучше всего было бы вскочить на необъезженную лошадь и поохотиться в бесконечной снежной пустыне, чтобы под ледяным ветром погасить сжигавшее его пламя. Но так как лошади у него не было, пошел он пешком, сам не зная куда. Прочь от обжитых улиц, от знакомых людей, которые могли бы с ним заговорить. Он часами бродил как сумасшедший по удаленным местам города, и бедные люди, встречавшиеся ему, с удивлением и тайной робостью глядели на него, не понимая, что этот элегантный офицер делает в их нищем квартале.

Наконец устав, он поплелся домой. Ему нужны были покой и Василий.

Василий был его камердинером и доверенным лицом. Как и его родители, он был крепостным. В то время слуг выбирали из своих же крестьян, находившихся в полной зависимости от господ. Его отец имел в поместье, где раньше жили Беклешовы, неплохое хозяйство, и, владея мельницей, которой он исправно управлял, постепенно нажил приличное состояние. Генерал выбрал его старостой. Дела его шли хорошо, и господа были им довольны. Так что, несмотря на хорошие средства, он и не думал о выкупе из крепостных себя и своей семьи. Позднее он горько сожалел о своей неосмотрительности.

Василий был его старший сын, хороший и способный парень, рано показавший усердие в учебе. В родной деревне не было образованных людей, способных оценить любознательность мальчика. От старого попа, у которого отец Василия попросил совета, толку не было. Сказал он общеизвестное. Дескать, рубль беречь надо, а сына учить, сколько возможно. Кто знает, что из него в будущем получится?