Пиренейская рапсодия

Учительница любила свое дело, это сразу было видно. Ее работа не ограничивалась уроками. Она проводила целые дни с учениками, и даже можно сказать — со всем селением, заглядывала в дома, беседовала с крестьянами, входила в труды и заботы каждой семьи. В длинные зимние вечера она собирала взрослых неграмотных — таких нашлось немало — и учила их читать и писать. Модест Бестеги был в их числе, а позднее мадемуазель Буайе давала ему читать несложные книги.

Жители селения заранее огорчались, предвидя, что она уйдет, так как знали по опыту, что учителя, назначенные в горные села, не задерживались там больше года. Они стремились перебраться в другие места, не столь недоступные и более благоустроенные.

Однако в конце учебного года мадемуазель Буайе объявила, что она пока останется в Кампасе. Ей правилось здесь. На вопрос о будущей свадьбе она отвечала уклончиво. Ее жених кончал срок поенной службы в Германии.

Снова начался учебный год. По горам разлилось мягкое осеннее тепло. Бестеги частенько проходил мимо школы с косой или топором на плече, погоняя коров или толкая тачку. Огибая узкий школьный палисадник. Бестеги слышал голос учительницы, размеренный и ровный во время диктанта, оживленный и звонкий, когда она объясняла уроки. Громкое и четкое постукивание мела о грифельную доску сопровождало ее слова. По утрам на первом уроке малыши читали хором. Время от времени, услышав ошибку в слове или интонации, учительница стучала линейкой по столу и монотонный речитатив прерывался. Она рассказывала, читала сама, и снова вступал певучий хор малышей.

Бестеги замедлял шаг. За кустами астр, через окно, полуоткрытое в теплую октябрьскую погоду, он видел платье учительницы, расхаживающей взад и вперед около кафедры.

Когда настала пора дождей и тумана, окна школы закрылись. Проходя мимо здания, он слышал гудение печки. Хор ребячьих голосов и слова учительницы доносились словно издалека.

Зима в тот год продолжалась недолго, и вскоре окно классной комнаты снова открылось. Дети приносили учительнице пучки вербы с пушистыми сережками, первые нарциссы и фиалки. Трава росла дружно, предвещая обильное сено. Дожди хорошо промочили почву. Если к сенокосу установятся солнечные дни, амбары будут полны. Те, у кого было мало скота, решили, что неплохо бы увеличить стадо. И в самом деле, июнь выдался на диво, и крестьяне без помех скосили все луга.

Именно в это время Модест стал замечать, что мадемуазель Буайе изменилась. Она реже заходила в дома, пускалась в одинокие прогулки. И смех ее казался теперь как будто принужденным, неестественным. Когда ее застигали врасплох, лицо ее выдавало тайную думу. Нередко она подолгу сидела за столом, держа перо в воздухе, неподвижно, в глубокой задумчивости. Бестеги расспросил почтальона и узнал, что письма от жениха приходили все реже. На ярмарках в долине жители Кампаса узнали от тамошних, что помолвка мадемуазель Буайе расстроилась. Итак — любовные невзгоды. Кое-кто пожимал плечами: “Это пройдет, она молода. Один суженый ушел, появится другой…”

Бестеги нравился голос учительницы, стройные линии ее фигуры, удалявшейся по горным тропам, и темное пламя ее взгляда, и он постиг то, чего другие не поняли: далеко в горах она кого-то ищет. И может быть, и у нее есть свой тайный замысел.

Но вернемся к озеру Кампас.

Как-то в июне, перед самым началом уроков, Бестеги услышал смех девушки. Он увидел ее в школьном саду с двумя учениками — Бертраном Помаредом и Розой Сонье.

Бестеги замедлил шаг и поднял руку, здороваясь с ней. Учительница знаком подозвала его.

— Вам известно, что у нас происходит, Модест?

Она смеялась. Искры плясали в ее черных глазах.

— Откуда же мне знать? — спокойно ответил Бестеги. Он приблизился, вошел в садик и положил тяжелую руку на кудрявую голову Бертрана Помареда.

— Здесь происходят странные вещи, — продолжала она. — Роза и Бертран только что рассказали мне.

— Какие же такие вещи, мадемуазель?

— Да просто невероятные.

— Любопытно бы послушать!

— Даже не знаю, говорить ли вам.

Модест взглянул на детей. Бертран Помаред опустил лицо, красное от смущения. Роза Сонье серьезно и с упреком смотрела на учительницу, и во взгляде ее читалось: “Зачем она потешается над нами? Мы к ней пришли с открытой душой, а она смеется и готова вышучивать нас с первым встречным”.

— Так в чем же дело? — промолвил горец.

— Вот в чем. Эти двое отправились к озеру с косарями. И знаете, что они там увидели?

— На берегу озера?

— Да нет же. В самом озере, на дне. Ну-ка, догадайтесь, что они там увидели.

— На дне озера? Что ж можно там увидеть? — спокойно спросил Модест.

— Не угадали?

И учительница снова рассмеялась. Ее чистый смех звенел в утреннем воздухе, напоенном свежестью листвы, цветом липы и акации. Смех жемчугом рассыпался вокруг.

Модест стоял невозмутимо, но сердце его вдруг забилось, он сам не понимал почему. Сверкающие глаза учительницы завораживали его, словно огонь драгоценных камней.

— На дне озера? — повторил он.

В ее смехе он почувствовал не насмешку над детьми, а нервное напряжение и желание побороть что-то в своей душе.

Лицо ее снова стало серьезным. Она положила тонкую смуглую руку на плечо Розы Сонье.

— Расскажи нам все, что вы видели. Ну, говори же…

Девочка встрепенулась под ее ласковым прикосновением и посмотрела на Бестеги.

— Дома! — прошептала она.

— Дома? — удивился он.

— Да, дома…

— Какие еще дома?

— Белые

— Ну как же ты…

И он замолк, чуть заметно улыбнувшись.

— Это правда, — убежденно и рассудительно промолвил Бертрам Помаред. — Мы видели дома. Дома совсем белые, мы их очень хорошо разглядели.

Модест покачал головой.

— Да нет, это не дома Это отблески в воде — просто свет дрожит в глубине. Когда сидишь на берегу озера и прищуришь глаза, то чего только там не привидится. Вот и облака так же. посмотри на них внимательно, и они начинают походить то на одно, то на другое. На людей, на животных, на деревья, словом…

— Но у нас глаза были совсем открыты, — возразила Роза. — Мы не сумасшедшие. Мы прекрасно видели дома.

— Вам это показалось, — сказал Модест, — только показалось…

Учительница подмигнула Модесту, словно говоря: “Они забавные, эти дети! Не будем их прерывать…”

— Дома из белого камня, это сущая правда, — продолжала Роза Сонье. — Я пошла с отцом на покос, и Бертран пошел со своим. Наши участки рядом — оба близко от берега.

— Да, я их знаю, — вставил Модест.

— Так вот, мы с ним играли и подошли к самой воде. И тут Бертран говорит мне: “Смотри, ты ничего не замечаешь?” Я нагнулась и увидела их. Белые дома…

— Из мрамора? — спросил Модест.

— Может быть.

— Большие?

— Да, большие.

— Как у нас в деревне?

— Да. И даже еще больше.

— Не может быть. Ведь дома…

— Мы сначала подумали, что это отсвет от родника, или течение огибает камни на дне, или форель плещется. И мы вчера опять ходили туда Дома стоят, как и раньше.

Лицо учительницы замкнулось, глаза ее смотрели в сторону горы. Едва заметная улыбка снова мелькнула на ее губах. Она тихо спроста.

— Дома из белого мрамора. Вы уверены, дети?

— Да, мадемуазель, — отозвались два голоса.

— А на улицах между этими домами нет ли людей, машин?

— Нет, — ответила Роза, — никого нет. Только дома с дверями, окнами и колоннами.

Модест пожал плечами.

— Вы, наверное, видели такую картинку в книжке, и вот вам почудилось, будто вы видите все это в воде. Это похоже на сон. Ну откуда на дне озера Кампас появиться городу? Ни с того ни с сего?

В тишине ясного июньского утра просыпалось селение. Светлый лазурный купол повис над горами. Пение петухов неслось прямо в небо. Вслед за петухами пробуждались все будничные звуки деревни. Кто-то стучал молотком, кто-то точил косу, кто-то колол дрова. На невидимой дороге скрипела телега. Мадемуазель Буайе устремила взор к лесу. Там, за деревьями, таинственное озеро ждало гостей. О чем думала учительница? О белых домах, погребенных на дне? Или о других, живых домах? Или о чьем-то лице, которое все удалялось от нее, становясь воспоминанием?