Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— И все?

— Все, ваше превосходительство! Фельдфебель Брагин перекличку отменил, стал составлять список зачинщиков и при рапорте капитану Кошкареву подал. Более ничего не знаю, ибо сюда поспешил.

— А что командир батальона? Доложил Шварцу?

— Не могу знать! Видел, как Кошкарев к нему метнулся. Беспременно доложил. Куда денешься! Особо стрелки кричат.

— То не могу знать! То беспременно доложил! Так доложил или нет? — рассердился Бенкендорф, до этого момента совершенно спокойный.

— Не могу знать, ваше превосходительство.

— Ладно, иди! И больше сюда до вечера ни ногой! Что теперь предполагаешь, Михайло Кириллович? Что посоветуешь?

— А ваше превосходительство какое мнение составил?

— Мое мнение, братец, при мне останется. Ты отвечай на прямо поставленный вопрос.

— Гасить огонь надо, пока не поздно. Военные меры принимать надо, в которых я не смекалист.

В дверях появился Суриков.

— Ваше превосходительство, полковник Шварц с рапортом.

Наконец-то! Бенкендорф взглянул на часы — половина двенадцатого. Если прискакал — значит, потерял надежду управиться. Бенкендорфу подобный тип офицеров не нравился. Высокое положение совершенно не отпечаталось на физиономии Шварца. Среднего роста кряжистый немец. Ни слова на родном языке, что очень нравилось Аракчееву.

— Зато без акцента! Батюшка, ваше величество, — бывало, говаривал он императору. — Я иноземцев очень люблю и ценю. Как не оценить! Они службу знают. Но солдату иногда непонятна команда. От сего разные неурядицы случаются. А тут и немец, и честен, и вожжи крепко держит, и фрунт понимает, и без акцента. Русский-прерусский, не подкопаешься!

«И впрямь, — думал Бенкендорф, разглядывая несколько месяцев назад фигуру Шварца, — много ли по-русски знать надо, чтобы скомандовать: «Больше играть в носках!» или «Прибавь чувства в икры!».

Шагистика, что русская, что прусская, одного требует. Глаза у Шварца небольшие, запрятаны глубоко. Кисти рук не соответствуют телу. Пальцы длинные, злые. Понятно, отчего причиняли сильную боль, когда просовывал указательный со средним под чешуйчатый ремешок кивера.

Шварц коротко доложил о неповиновении гренадер первой роты, заявленных претензиях, присовокупив, что велел Вадковскому по-прежнему наблюдать за порядком и ожидать дальнейших Приказаний.

— Совесть моя совершенно спокойна, ваше превосходительство.

— Очень хорошо, полковник. Я думаю, что все обойдется. Возвращайтесь в казармы и не выпускайте узду. Оружейные под замок. В коридорах проходы из одной роты в другую закрыть наглухо.

После ухода полковника Бенкендорф послал курьера к великому князю Михаилу с сообщением и просьбой без него в казармы не ехать. Сам же отправился к Васильчикову, по дороге обдумывая ситуацию и возможные последствия. Пророчества Грибовского после доклада Шварца показались мелкими и совершенно не страшными. Какая в России Бастилия?! Что за чепуха! У страха глаза велики. У нас Петропавловка, и вокруг тишина. Однако недооценивать случившееся не стоит, и полезно обратить все на пользу службе. Император должен понять, что с Васильчиковым и его противником Аракчеевым, с полковником Шварцем — человеком низкого ума и происхождения, с высокомерным Пирхом и прочими действующими лицами этой пьесы далеко не ускачешь и перед Европой этаким гоголем не пройдешь, несмотря на недавние парижские триумфы. Меттерних куда жестче дело ведет, а вместе с тем лоска да и толка побольше. Европейский порядок кулаками не установишь, хотя сила — основа любого порядка. А России необходим порядок, необходимы стройные установления. Без них тяжело здесь жить и служить невозможно. Одним масонским просвещением ничего не сдвинешь. Недаром Наполеон полиции первое место отводил. Без полиции закон править не в состоянии. Что есть основа свободы? Закон. Вот почему он из Франции свой проект привез, и Серж Волконский — либеральнее человека не сыщешь — с восторгом мысль Бенкендорфа принял и плодом доброй души и светлого разума назвал. Правил бы закон при сильной и открыто действующей полиции, доброхотов бы наподобие Грибовского не развелось без меры. Доносы бич, а без доносов да еще с балашовской или вязьмитиновской полицией, без твердых законов Россия и ее население станут легкой добычей бунтов и кровавых мятежей.

«Уже стала, — подумал он, когда входил в двадцать третий нумер по Литейному проспекту к Васильчикову. — Самое время мой проект перед государем возобновить и склонить его к воплощению».

Полет головы

Васильчиков лежал на канапе в парадном мундире, с орденами и лентой, до пояса прикрытый пледом. Узкие концы лакированных ботфорт, как заячьи ушки, торчали вверх.

— Что там у тебя произошло? — спросил он Бенкендорфа, напирая на местоимение. — Александр Христофорович, я ведь нездоров…

Бенкендорф сдержался, хотя полагалось, во избежание будущей неминуемой перепалки, указать, что происшествие более задевает командира корпуса и только во вторую очередь начальника штаба. Кто прогнал Грибовского, с предупреждением явившегося? Если бы засуетились да усилили надзор, не исключено, что и нынешних хлопот избежали бы благополучно. «Он не представляет себе размера неприятностей», — с каким-то раздражительным удовлетворением подумал Бенкендорф. Пытается себя оградить от ненужных волнений. И не желает даже поприсутствовать на авансцене.

Напрасный труд! Зачем с ним церемониться? Он редко ко мне прислушивался и что-то острил по поводу нашествия жителей Монбельяра и Лифляндии на Россию:

— Ежели с немцем иметь дело, так чистых кровей! А то не поймешь: немец, а с французского не слезает!

Но в лицо улыбался, открыто не противоречил, распоряжения не отменял и подчиненность Бенкендорфа не подчеркивал. Васильчиков был ему неприятен.

— Беда, Илларион Васильевич, первая рота в Семеновском взбунтовалась! Того и гляди, огонь на другие коридоры перекинется.

— Да ты что, Александр Христофорович! Как — взбунтовалась?!

Он сел на канапе, откинув плед, потом поднялся и опять сел. Бледность разлилась по физиономии.

— Что ты предпринял? Знает ли великий князь? Где он? Что значит — взбунтовалась?! Это неслыханно!

— Совершенно с вами согласен, Илларион Васильевич, но факт есть факт: открытое неповиновение в форме предъявления претензии на тяготы, не связанные с несением службы.

— И что ты предполагаешь?

— Что тут предполагать?! Дело ясное. Шварц с первого дня вызывал неудовольствие, особенно у офицеров. Выправка выправкой, но в лубки зачем ноги завязывать? Вадковского ругал, Ефимовича, Кошкарева, Муравьева… И при солдатах!

Васильчиков заметался по кабинету.

— Езжай, Александр Христофорович, в казармы. Узнай все, как есть, и наряди следствие. Шварца — пришли ко мне. В город никого не выпускать. Конногвардейцев, павловцев и егерей на казарменное положение. Генерала Бистрома направь сюда. Однако ни в чем правил прежнего порядка не изменять! Нельзя подавать нижним чинам повода к уверенности, что они своими требованиями могут сделать отмену во службе по своему желанию. Я им обещал, что умрут в случае ослушания под палками? И умрут! Батальонному передай: если кто из офицеров пикнет — сгною в дальних гарнизонах, а то и на каторгу упеку! Поезжай, ради Бога, Александр Христофорович, и осведомляй меня через верных курьеров. Великому князю воли не давай, иначе и в самом деле до бунта дойдет. Двигай все официальным порядком.

Васильчиков лег и вытянулся, накрывшись пледом. Лакированные ушки нацелились в разные стороны под углом.

— Орлову накажи строго, чтоб конногвардейцы, в случае чего, заблокировали казармы. Да сообщи от моего имени Милорадовичу и Горголи. Коменданта Петропавловской крепости уведоми.

Бенкендорф вышел из кабинета. Приказания Васильчикова раздували пожар. Вдогонку услышал пророческую реплику:

— Если не справимся, то по возвращении государя головы полетят!

Теперь события понеслись во весь опор и замелькали, как картинки в волшебном фонаре. Время превратилось в единый поток, и день слился с ночью. Бенкендорф послал за великим князем Михаилом, и они вместе явились в казарму. Выслушав доклад Вадковского, Бенкендорф велел построить роту повзводно в разных коридорах — стрелков в первом, гренадер в среднем.