Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

; но ты изрек истину, говоря о междоусобиях и крамолах, могущих возникнуть между бояр и знаменитых воевод, а посему я мыслю так: нижегородцам не присягать Владиславу, но и не ходить к Москве, а сбирать войско, дабы дать отпор, если ляхи замыслят нас покорить силою; Гонсевскому же объявить, что мы не станем целовать креста королевичу польскому, пока он не прибудет сам в царствующий град, не крестится в веру православную и не утвердит своим царским словом и клятвенным обещанием договорной грамоты, подписанной боярскою думой и гетманом Жолкевским.

– Я мыслю то же самое, – сказал боярин Мансуров. – Безвременная поспешность может усугубить бедствия отечества нашего. Мой ответ пану Гонсевскому не ждать от нас покорности, доколе не будет исполнено все, что обещано именем Владислава в договорной грамоте; а нам ожидать ответа и к Москве не ходить, пока не получим верного известия, что король Сигизмунд изменил своему слову.

– Мы согласны во всем с боярином Мансуровым, – сказали воеводы Михаил Самсонович Дмитриев и стольник Левашев.

– И мы также! – вскричали все дворяне московских полков.

Князь Черкасский вскочил с своего места.

– Как! – сказал он, бледнея от гнева и досады, – вы согласны признать Владислава царем русским?

– Да, если он сдержит свое обещание, – отвечал спокойно Мансуров.

– Признать своим владыкою неверного поляка! – перервал Образцов.

– Он отречется от своей ереси, – возразил дьяк Самсонов.

– Кто нейдет к Москве, тот изменник и предатель! – вскричал Черкасский.

– Изменник и предатель! – повторил Барай-Мурза.

– Князь Димитрий! – сказал Мансуров, – и ты, Мурза Алеевич Кутумов! не забывайте, что вы здесь не на городской площади, а в совете сановников нижегородских. Я люблю святую Русь не менее вас; но вы ненавидите одних поляков, а я ненавижу еще более крамолы, междоусобие и бесполезное кровопролитие, противные господу и пагубные для нашего отечества. Если ж надобно будет сражаться, вы увидите тогда, умеет ли боярин Мансуров владеть мечом и умирать за веру православную.

– Боярин! – сказал Образцов. – Когда мы не согласны меж собою, то пусть решит весь Нижний Новгород, кто из всех нас любит более свое отечество.

– Вы это сейчас увидите, бояре и сановники нижегородские, – сказал Минин, вставая с своего места и поклонясь почтительно всем присутствующим.

– Да ты еще ничего не говорил, Козьма Минич, – вскричал Черкасский. – Говори, говори, чья сторона правее!

– Не мне, последнему из граждан нижегородских, – отвечал Минин, – быть судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре вашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве, или нет, посланник и друг пана Гонсевского.

– Что ты, Минин! в уме ли? – вскричал Черкасский.

– Юрий Дмитрич, – продолжал Минин, обращаясь к Милославскому, –