Дом духов

Альба слышала крики, тяжелые стоны и звуки радио, пущенного на полную громкость. Лес, Мигель, любовь — все затерялось в глубоком туннеле страха, и она смирилась с тем, что встретит свою судьбу лицом к лицу.

Она решила, что прошла уже ночь и ббльшая часть следующего дня, когда впервые открылась дверь и двое мужчин вытащили ее из одиночной камеры. Они повели ее, оскорбляя и унижая, к полковнику Гарсиа, которого Альба могла узнать вслепую, по присущей ему злобе, до того как услышала его голос. Она почувствовала его руки на своем лице, его жирные пальцы на волосах и шее.

— А теперь ты расскажешь мне, где твой любовник, — произнес он. — Это поможет нам обоим избежать многих неприятностей.

Альба облегченно вздохнула. Значит, Мигеля не задержали!

— Я бы хотела умыться, — ответила Альба голосом более твердым, чем ожидала от себя.

— Вижу, что ты не хочешь сотрудничать, Альба. Очень жаль, — вздохнул Гарсиа. — Тогда ребята выполнят свой долг, я не смогу этому помешать.

Вокруг наступило короткое молчание, и Альба с огромным усилием попыталась вспомнить сосновый лес и любовь Мигеля, но мысли путались, и она уже не знала, в сознании ли она и откуда пришел этот жуткий запах пота, экскрементов, крови и мочи, а потом послышался голос диктора, сообщающий о финальных голах в матче под близкий рев толпы. Грубая пощечина свалила ее на пол, затем сильные руки снова поставили на ноги, зверские пальцы впились в ее грудь, выкручивая соски, и ужас овладел ею. Незнакомые голоса надвинулись на нее, она различала имя Мигеля, но не понимала, о чем ее спрашивают, и только неустанно повторяла свое «нет», а ее все били, мяли, разорвали блузку, и она уже не могла думать, а только повторяла: «Нет, нет и нет», силясь представить, сколько еще может выдержать, пока не потеряет силы, не зная, что это еще только начало. Она потеряла сознание и ее, распростертую на полу, оставили в покое на какое-то время, которое показалось ей совсем недолгим.

Скоро она снова услышала голос Гарсиа и угадала, что это его руки помогли ей подняться, довели до стула, оправили на ней одежду, накинули блузку.

— О Боже! — проговорил он. — Смотри-ка, как тебя отделали! Я предупреждал тебя, Альба. А теперь попытайся успокоиться, я дам тебе чашку кофе.

Альба зарыдала. Горячая жидкость оживила ее, но она не почувствовала вкуса, потому что глотала ее вместе с кровью. Гарсиа поддерживал чашку, осторожно поднося ее ко рту, словно санитар.

— Хочешь курить?

— Я хочу умыться, — сказала она, с большим трудом произнося каждый слог распухшими губами.

— Ну конечно, Альба. Тебя отведут в уборную, и потом ты сможешь отдохнуть. Я твой друг, прекрасно понимаю твое состояние. Ты влюблена и поэтому защищаешь его. Я знаю, что ты не имеешь никакого отношения к партизанской войне. Но парни мне не верят, когда я говорю им это, они не успокоятся, пока ты им не скажешь, где Мигель. В действительности они уже окружили его, знают, где он, они его схватят, но они хотят быть уверенными в том, что ты не имеешь ничего общего с партизанами, понимаешь? Если ты будешь защищать его, откажешься говорить, они станут подозревать тебя. Скажи им то, что они хотят знать, и тогда я сам отвезу тебя домой. Ты им скажешь, правда?

— Я хочу умыться, — повторила Альба.

— Вижу, что ты упряма, как твой дед. Ладно. Пойдешь в уборную. Я тебе дам возможность подумать немного, — сказал Гарсиа.

Ее отвели в туалет, и ей пришлось пренебречь тем, что рядом, держа ее под руку, стоял мужчина. Потом ее отвели в камеру. В маленьком тюремном колодце она попробовала думать о том, что произошло, но ее мучила боль от побоев, жажда, бинт, сжимавший ей виски, оглушающий шум радио, страх перед шагами, которые приближались, и облегчение при их удалении, крики и приказания. Она свернулась, как звереныш, на полу и отдалась своему горю. Так она пролежала несколько часов, может быть дней. Дважды за нею приходил мужчина и провожал ее в зловонное отхожее место, где вымыться она не могла, потому что не было воды. Он отводил ей минуту времени и усаживал вместе с другим молчаливым и неловким, как она, заключенным. Она не могла угадать, была ли это женщина или мужчина. Сперва она плакала, сожалея, что ее дядя Николас не учил ее переносить унижение, которое ей казалось хуже боли, но в конце концов смирилась с собственной грязью и перестала думать о невыносимом желании вымыться. Ей дали поесть маиса, маленький кусочек цыпленка и немного мороженого, которое она угадала по вкусу, запаху и приятному холоду, поспешно проглотив его, помогая себе руками, испытывая удивление от такого роскошного ужина, неожиданного в этом страшном месте. Позже она узнала, что еда для заключенных поступала из новой резиденции правительства, которое обосновалось в наскоро переделанном здании, потому что старинный президентский Дворец превратился в груду развалин.

Она пробовала сосчитать дни, проведенные в заточении, но одиночество, тьма и страх точно повернули время вспять и исказили пространство. Альбе казалось, что она видит пещеры, населенные чудовищами, и она подумала, что ее накачали наркотиками, чувствуя, как кости ее становятся хрупкими, а мысли безумными. Она решила отказаться от пищи и питья, но голод и жажда оказались сильнее. Она спрашивала себя, почему дедушка все еще не освободил ее. В моменты просветления она понимала, что это не страшный сон и что она очутилась здесь не по ошибке. Альба постаралась забыть даже имя Мигеля.

В третий раз, когда ее привели к Эстебану Гарсиа, Альба была уже более подготовленной, потому что через стену своей камеры слышала, что происходило в соседнем помещении, где допрашивали других узников. У нее не осталось никаких иллюзий. Она даже не попыталась вызвать в памяти воспоминания о прогулке в чудесном лесу.

— У тебя было время подумать, Альба. Теперь спокойно поговорим вдвоем, ты мне скажешь, где находится Мигель, и мы быстро покончим с этим, — пообещал Гарсиа.

— Я хочу умыться, — сказала Альба.

— Да ты смеешься надо мной, Альба, — прорычал он. — Очень жаль, но здесь мы не можем терять время.

Альба не ответила.

— Разденься! — приказал Гарсиа совсем другим голосом.

Она не повиновалась. Ее раздели насильно, сорвали брюки, несмотря на то, что она отбивалась ногами. Давнее воспоминание о поцелуе Гарсиа в саду придало ее ненависти особую силу. Она боролась с ним, кричала на него, плакала, писала на него, ее стошнило на него, пока ее не устали бить и не дали короткую передышку, во время которой она в отчаянии вызывала духов своей бабушки, чтобы они помогли ей умереть. Но никто не пришел к ней на помощь. Ее подняли и положили на металлическую койку, холодную, жесткую, с выбивавшимися пружинами, которые ранили ей спину, и накрепко привязали в щиколотках и запястьях кожаными ремнями.

— Спрашиваю в последний раз, Альба, где Мигель? — не унимался Гарсиа.

Она молчала. Еще одним ремнем ей привязали голову.

— Когда захочешь говорить, подними палец, — велел он.

Альба услышала голос другого человека, который сказал, что включает машину.

И тогда она почувствовала нечеловеческую боль. Она возникла сразу во всем теле и овладела ею целиком, об этом она не сможет забыть никогда в жизни. Альба погрузилась во тьму.

— Я сказал вам, чтобы вы были осторожны с нею, идиоты, — услышала она голос Эстебана Гарсиа, который доносился до нее как бы издалека, почувствовала, что ей открывают глаза, но не увидела ничего, кроме рассеянной вспышки, затем ощутила укол в руку и снова потеряла сознание.

Век спустя Альба проснулась мокрой и обнаженной. Она не знала, покрыта ли она потом или влажная от воды или мочи, она не могла шевельнуться, ничего не помнила, не знала, где она и почему ей так мучительно больно. Она испытывала жажду, словно шла по пустыне, и попросила воды.

— Потерпи, товарищ, — ответил ей кто-то рядом. — Потерпи до утра. Если выпьешь воды, у тебя начнутся судороги и ты можешь умереть.

Она открыла глаза. Повязки не было. Смутно знакомое лицо склонилось над ней, чьи-то руки завернули ее в одеяло.