Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

И он взглянул на Торкеля Высокого.

— Мы согласны с тобой, — ответила Эмма и закашлялась; что это за мочу налил ей трактирщик? — Может возникнуть шум, если мы попытаемся погрузиться на твои корабли, переправив их прямо в Лондон, а это не годится. Нам следовало бы погрузить вещи с кораблей Торкеля на твои, но это не сделаешь в один миг. Я придерживаюсь своего первого предложения, если позволишь. Кроме того, у Торкеля есть еще девять кораблей в Лондоне, а также много других в Нормандии. Но об этом пусть скажет он сам.

Торкель сидел, положив правую руку на левую, он поменял их местами, посмотрел серьезно на юного короля и сказал:

— В Нормандии тридцать семь кораблей, а три осталось у Эадрика Стреоны с его людьми, я вернул себе корабли обратно.

Король Кнут уставился на него. Он побагровел, и на виске у него взбухла жила. Но затем его лицо прояснилось, он ухмыльнулся и, в конце концов, расхохотался.

Эмма подумала, что он смешлив, этот юный король.

— Ты украл у меня корабли и заявляешь мне об этом прямо в лицо. Хотел бы я посмотреть на людей Стреоны, когда те обнаружили пропажу. Он еще не знает об этом?

— Наверное, знает, — улыбнулся Торкель. — Но только он не захочет говорить тебе об этом… Однако эти корабли с воинами на борту и всем прочим будут снова твои, если ты позволишь королеве Эмме спокойно уехать. В этом случае я буду сопровождать ее, а затем снова вернусь к тебе с сорока шестью кораблями. И я отдам тебе украденные у Эдмунда девять кораблей, так что ты останешься в выигрыше.

Кнут энергично кивнул и явно обрадовался.

— Ты сделаешь это, конечно же, совершенно бескорыстно?

— Именно так. За исключением той двадцати одной тысячи фунтов, которую, как известно, твой отец, блаженной памяти или нет, обещал мне и которую затем сулил король Этельред, точно блаженной памяти, но ни один из них так и не сдержал своего обещания. Кроме того, я хочу примириться с тобой, чтобы отныне меня называли только воином короля Кнута. Как тебе известно, я в данный момент не связан никакой клятвой с кем-либо из живущих властителей.

Глаза Кнута сузились, и он снова насупился.

— Откуда мне знать, что ты меня не обманешь? Я лишился тридцати семи кораблей, которые ты увел в Нормандию, и упустил еще девять кораблей, которых мне больше никогда не увидеть.

— Даю тебе слово, король Кнут, — твердо ответил Торкель и посмотрел ему прямо в глаза. — Я не привык изменять своему слову.

Кнут подумал, что его покойный отец считал иначе. Но с тех пор, как Торкель прибыл в Англию, он был неуклонно верен Этельреду, несмотря на все превратности судьбы. Таких дружинников нечасто встретишь. И за эту преданность Торкеля следовало бы вознаградить более щедро, чем это сделал Этельред.

— А кроме того, я пробирался через твою так называемую блокаду не один раз, — продолжал Торкель. — Так что я сумел бы вывести эти надоевшие девять кораблей из Лондона, и ты бы даже не узнал об этом, если бы я так захотел…

— Я знаю, что ты мой человек, — ответил Кнут. — Королева Эмма, пусть будет по-твоему. И спасибо за тетку Гуннхильд! Но я хочу, чтобы Торкель вернулся сразу же — с кораблями и воинами.

Эмма пообещала. Они простились и пожелали друг другу всего наилучшего.

Когда Торкель провожал его, то Кнут думал об Эмме и ее отличии от Альфивы. Но ничего лучшего он придумать не смог. Обе они женщины, а такие разные, как ночь и день. Он хотел бы иметь их обеих…

Последующие месяцы были такими суматошными для наших героев, что их рассказы о причинах и последовательности событий часто противоречат друг другу. Некоторые местности, как Шерстон и Брентфорд, помнили о сражениях по всем правилам, и вскоре Кнуту стало ясно, что исход войны будет предрешать не одно только падение Лондона.

Все радостно приветствовали молодого отважного короля Эдмунда: такого повелителя англичане не видели со времен Этельреда, — да, был ли у них такой король после Альфреда Великого?

Ни один датчанин не помнил, чтобы англичане когда-либо оказывали подобное сопротивление. И не только это: они умели перейти в наступление — вовремя и в нужном месте, и громили один датский отряд за другим.

Кнут решил, что блокада Лондона напрасна. Он вынужден был перебросить свои войска в другое место — и тогда Эдмунд смог бы поспешить на помощь Лондону. Воины Кнута уже было погрузились на свои корабли, но Кнут вновь отменил это решение, и осада продолжилась. До тех пор, пока Кнут не увидел, что в Англии пришло время убирать урожай, и его войскам необходимо было пополнить свои запасы.

Так протекли лето и осень. Эдмунд Железнобокий вновь на некоторое время приехал в Лондон, пока не оказался в Кенте со своей так называемой «четвертой армией»; там он столкнулся с передовыми отрядами Кнута, разгромил их и вынудил Кнута занять оборону.

Позиции Эдмунда укреплялись все больше, и Эадрик Стреона начал побаиваться. Он со своими воинами прибыл в Элсфорд, где находился в то время Эдмунд, и просил короля о переговорах.

— Мне нет прощения, — сказал без обиняков Эадрик. — Я ошибся. И мое жалкое оправдание лишь в том, что не я один, но и большинство ярлов в стране думали, как и я: что Лондон сдастся и Кнут сделается единственным властителем Англии. Если бы король Этельред остался в живых, то все бы окончилось так плохо. Ты, должно быть, помнишь, что я проиграл, когда еще был жив твой отец? Но ты оказался лучше, чем я думал.

— Что ты можешь предложить? — сказал король Эдмунд. — Ты же пожаловал сюда не просто для того, чтобы возносить мне хвалу. И даже если это приятно, все равно хвала неожиданна, особенно в твоих устах.

— Я не «предлагаю», а хочу оказать тебе помощь, если смогу. Мои воины принадлежат тебе, и я могу быстро созвать еще людей, из тех, кто до сих пор сомневался, следовать ли за тобой, и кто хочет вместе с тем иметь дело именно со мной, если я могу так выразиться…

— Как я слышал, у тебя раньше было гораздо больше людей, несколько месяцев назад?

Эдмунду хотелось напомнить Эадрику о выходке Торкеля. Но тот лишь пожал плечами.

— Это были в основном датские моряки, они неохотно сходили на сушу, разве только для того, чтобы украсть себе еды и женщин, — с легкостью ответил он. — Что же касается кораблей, то ведь они тебе не нужны внутри страны?

Это так и было. Эдмунд готов был согласиться, что англичане никогда не были хорошими моряками и не разбирались в кораблях…

Эдмунд сказал, что ему нужно поговорить со своими советниками, прежде чем он сообщит Эадрику окончательное решение.

Многие начали его отговаривать.

— Мы знаем этого дьявола, у него черт знает что творится в голове.

— Он может быть просто-напросто подослан датским Кнутом.

— Даже если он сам дьявол, — ответил Эдмунд, — я должен использовать его. Он может привлечь своих сторонников на нашу сторону. И чем меньше англичан будет сражаться на стороне Кнута, тем лучше, и тем быстрее мы покончим с этой проклятой войной.

— Да, — вставил другой, — скоро наступит зима. И если войну не закончить к Рождеству, то она снова вспыхнет весной, и к тому времени Кнут успеет получить подкрепление.

— И еще одно, — считал третий, — если мы сейчас отвергнем помощь Эадрика, то он сделает все, чтобы навредить нам. Я думаю, что он не шутит, когда говорит, что предпочитает служить английскому королю, нежели датскому. Иначе просто немыслимо, тем более для такого хитреца, как Эадрик Стреона.

— Да, — вздохнул Эдмунд, — но какой вред он может нам нанести, если перейдет на нашу сторону?

— Лучше, разумеется, сразу убить его, — предложил четвертый, — тогда бы мы точно знали, с кем он.

В итоге Эдмунд взял последнего главнокомандующего своего отца к себе на службу. И Эадрик выполнил обещание, набрав людей из своих собственных владений в северо-западных провинциях Мерсии и Херефордшира.

В октябре произошло сражение возле Ашингдона, неподалеку от Саутенда в Эссексе. Эдмунд располагал численным превосходством. И именно он подал сигнал к наступлению под знаменем Уэссекса, с изображением красного дракона, тогда как датское войско сражалось под знаменем с черным вороном на белом поле. Говорили, что если ворон захлопает крыльями, то битва окажется для датчан победоносной, если же он поникнет головой и опустит крылья, то они потерпят поражение. Напряженно наблюдали датчане за вороном на знамени короля Кнута: казалось, что птица попеременно делает и то, и другое…