Мгновение — вечность

— Голову? Она! — сказал Дралкин. — На Елену Бахареву похоже...

— С гонором девица: предложил «ЗИС» — отказалась. Тут, я слышал, она космы кое-кому за своего инструктора драла...

— Не драла...

— Фигурально. В Москве на трибуну не выпустили, она, значит, здесь с праведной речью выступила... Давно не виделись?

— Три года. Кулев присвистнул.

— Письма писала?

— — Елена?

«Григорий Сергеевич, — написала Лена в оставленной ему записке, — как я хотела вас повидать, вспомнить нашу пролетевшую молодость и тех, кто ушел на фронт. Все старое помнится ярко. Я почему-то мало кого встретила за эти годы. Из настоящих встреч была одна. Я бы вам рассказала все. Сейчас вы бы поняли меня, не как тогда, на водной станции, когда мы показались друг другу чужими. Ваш уход из аэроклуба я сильно переживала, терялась в догадках. Командир отряда Добролюбов погиб, Володька Сургин получил Героя, воюет под Ржевом. Я очень вас ждала, ведь такие встречи случаются редко, вот и наша не состоялась. Ох и ох. Пишите, я вам сразу отвечу. Е. — Бахарева».

— Нет, не переписывались... Ей велено было отсюда отбыть с первой группой «ЯКов», она осталась.

— Любит на своем поставить.

— День прождала. А вчера за полчаса до нашего прихода полковник Челюскин приказал ее отсюда выгнать.

— На Ростов?

— Я понял — да, на Ростов.

— Свидание переносится в Ростов. В Ростове даже лучше, есть где развернуться... Один момент!

Из аэродромной сторожки Кулев еще раз позвонил в Р.

— Палки крутятся, — сказал он Дусе. — Вылетаю...

— Жду!

Сладко екнуло сердце Степана.

— Не задержусь, — заверил он себя и Дусю. — Постараюсь сразу вернуться.

— Жду!

«Вот где меня действительно встретят...»

— Знаешь, кто здесь? — спросила Дуся.

— Амет?!

— Амет улетел. — Дуся тихо рассмеялась. — Я же объясняла. Показался, как ясное солнышко, прозвенел бубенцами и скрылся.

— Тебя не навестил?

— Откуда ему знать обо мне, Степа? Я же сказала... Другой товарищ, твой знакомый... Вот догадайся!

— Гадать времени нет.

— Сдаешься?

— Сдаюсь...

— Майор Жерелин, — сказала Дуся. — Ты про него столько рассказывал.

— Откуда его черт принес? — Степан забыл о прогретых моторах.

Дуся ответила деловито:

— Жерелина привез летчик Кашуба. Он не поверил своим ушам.

— Кашуба?.. Какой... Кашуба?

— Не знаю. Летчик.

— Павел Кашуба?

— Ты как маленький, Степа. Застрял на своем хуторе неизвестно зачем и задаешь смешные вопросы. Почем я знаю — Павел или Петр? Не встречались.

Вот так сюрприз — Павел Кашуба!

Как обухом по голове.

— Такая фамилия...

— Какая? Я, например, первый раз слышу... Минутку!.. Никто не знает... Жерелин и Кашуба прилетели вместе, играли в городки, потом зашли к нашему командиру. Командир и сказал: это, говорит, майор Жерелин, связист, их тоже перебрасывают, знает вашего Степана...

— Больше ничего?

— Ничего. Пошли в летную столовую. Степа, товарищи подсказывают: командир экипажа «ЛИ-два», Герой Советского Союза Кашуба. Возможно, что и Павел...

— Возможно, что Павел, или точно, что Павел? — Он спросил так, что Дуся примолкла. Что-то уловив, осеклась. Чутье заменяет женщине знание профессиональных тонкостей дела, которым занят близкий человек, друг. Чутье и гибкость.

— Степа, — без тени только что звучавшего раздражения и недовольства, скорее горделиво пропела Дуся. — Товарищи поздравляют тебя с завершением перелета (он видел, как она поглядывает вокруг себя). Все говорят, что ты вышел на хутор как бог.

— Даю поправку: как бог, водит один флаг-штурман.

— Но поскольку флаг-штурман давным-давно отбыл...

— ...Кулев провел «сибирячку», как апостол. Как сын апостола Петра.

— Здесь говорят: как бог.

— Все понятно, кроме сказанного... Обнимаю! Штурман вернулся к самолету.

— Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной, — снова мягко коснулся он выгоды сложившихся между ними отношений, при которых он, Кулев, временный член экипажа, держится сообразно своей штатной должности штурмана эскадрильи. Выгоды, другими словами, вклада, внесенного штурманом в их удачно завершенную, — как бы о ней ни судачили, — работу. Действительно, ночевку, питание, техобеспечение экипажа на северо-западе Степан полностью взял на себя: «Голова командира должна быть свободна от хозяйственных мелочей!»; не говоря уже о том, что все штабные дела — от получения кодовых таблиц до представления обзорных докладов — штурман осуществлял единолично («Дралкина в штабе никто в глаза не видел!» — рассказывалКулев).

Григорий в ответ помалкивал, понимая, что завтра Кулев от него уйдет, пересядет в кабину комэска, будет все решать на уровне комэска.

Но не только это в молчании летчика, однажды прервавшемся...

Не только это.

— В Р. будем садиться? — спросил Дралкин. Вот!

Посадка, порядок действий — прерогатива летчика, командира экипажа, тут ему ничьи советы не нужны.

— Садиться в Р. — время терять.

— Кое-что обсудить нелишне...

— Что? С кем?

Образ, ритм, музыка перелета на Дон жили в штурмане, выход на точку хутора как бы предопределял успех ростовского отрезка, мысли Кулева, легкие и быстрые, занимала не раскладка маршрута, не расчеты пути, а то, что он жив, молод, у него Дуся и он нужен начальству.

«Если бы не Кашуба», — думал Степан. Кашуба и Жерелин, вдруг вставшие на его пути, омрачали радость встречи с городком.

— «Маленькие» в ориентировке! Степан покрутил головой, притворно ужасаясь беспечности «маленьких»: — Ни уха, ни рыла. А спеси у них с избытком. Этого хватает. Ну, спесь собьем, не первый год замужем. Как поведем, так и пойдут... «Тенор» меня допекал, — поделился он с летчиком. — «Газует», не уймется, правду ищет, — он пожал плечом: верить «тенору»? Или не обращать внимания?..

Все известно Кулеву!

Как посадил младший лейтенант Дралкин «пешку» в поле, как бегал «тенор» выспрашивать название деревни и потом уговаривал летчика «взлететь по следу» и заявиться домой на свой аэродром, как будто ничего не случилось... Взлетать по следу, продавленному колесами «пешки» в снегу, летчик не отважился. «Пуганый он, Дралкин, насмерть пуганный», — стонал «тенор»...