Хей, Осман!

   - Наша сила - в быстроте и в натиске буйном! - слова Османа.

Велел всадникам спешиться, а коней чтобы согнали особливые пастухи пастись.

   - Нам надо броситься лавой на крепость ещё до того, как в Биледжике соберутся ударить на нас!..

   - Можно бы согнать местных неверных, погнать их впереди наших воинов, - предложил не так решительно Гюндюз. И добавил: - Монголы всегда поступали так...

   - Оттого у монголов и нет великой державы, — жёстко возразил Осман. - Люди всех этих краёв должны чуять и знать, что они - мои люди. Я свергаю жестоких правителей, устанавливаю законы справедливые; я - освободитель, а не угнетатель, поработитель!.. Все, все люди, какие идут по доброй своей воле под мою руку, будут защищены мною. Погибнут лишь те, которые пойдут против меня!.. [276]

Собственно, речь шла о ситуации весьма обычной и до Османа и после Османа, о ситуации весьма обычной повсюду и всегда во всём мире. То есть это когда многое множество людей поставлено перед выбором; отчего-то следует выбрать одного из двух, трёх или четырёх человек, которые стоят над вами, и вам следует выбирать их. Но, собственно, почему кого-либо из них? Нельзя ли выбрать кого-нибудь другого или же себя самого? Такие вопросы кто-то, непонятно кто, исключил напрочь. Но сделал это не Осман; право же, не он...

Самые простые стенобитные орудия ударили в ворота старой крепости. Да разве суть в хорошем оружии? Суть, она в бодрости, силе, она в быстром, как молния, и уверенном натиске! В конце концов сопротивлялся один лишь гарнизон, засевший в цитадели и возглавляемый владетелем Биледжика. Но и это сопротивление сломлено было сильной быстротой Османовых воинов. Уцелевших воинов владетеля Осман приказал казнить на площади. Осман запретил грабить насельников Биледжика. Он приказал также, чтобы старейшины и самые богатые из них явились безотменно на площадь. Тогда Осман произнёс такой приказ:

   - Теперь вы - мои люди! Я освободил вас от власти прежнего владетеля. Я не допущу, чтобы хоть один волос упал с ваших голов. Никаких обид мои воины не станут чинить вам. Вы должны собрать столько-то золота, серебра и драгоценных камней. Собранное всё снесите сюда, на площадь. Я раздам это моим воинам. А вы будете жить спокойно, торговать, обрабатывать землю... Все вы — под моей рукой!..

И покорно принесли Осману всё, что он приказал принести. Воины не остались без награды. Но и в крепости не было разрушенных домов и убитых стариков, детей и женщин. Все в окрестностях и подале толковали о милосердии и щедрости Османа. Любили его тою любовью, какою любят Бога. Юноши мечтали быть в его войске...

Осман приметил отсутствие Михала и спросил, отчего нет Михала. Сказали, что Куш Михал ранен и его воины поставили подле крепости палатку и там уложили его. Узнав об этом, Осман крайне встревожился и отправился посмотреть, что сталось с Михалом. Оказалось, Михал тяжело ранен в ногу. Уже было остановлено кровотечение, повязка была наложена, ремнём было перетянуто. Михал потерял много крови, но кости не были повреждены. Он лежал с закрытыми глазами, лицо его побледнело от сильной кровопотери. Осман посмотрел на него пристально; нашёл, что все сделано в уходе за раненым так, как и положено было делать. Осман велел сделать хорошие носилки...

   - Доставьте его в Харман Кая со всей возможной бережностью, - приказывал Осман. — Чтобы всё было сделано верно. Густую похлёбку из мяса восьми куриц сварите для него. Я скоро приеду в Харман Кая...

Осман распорядился отправить два отряда быстрых и отчаянных людей для того, чтобы отбить Марию, дочь болгарского царя Смилеца, которую должны были везти к Ногаю. Разведчик, посланный Михалом, вернулся и сказал путь, по которому должны были везти красавицу. Затем Осман отправился в Харман Кая и застал Куш Михала уже немного окрепшим, но и помрачневшим...

   - Рад я видеть тебя живым, - сказал Осман дружески и тепло. — А здоровым скоро будешь. Радостную весть привёз я тебе! Скоро привезут к тебе дочь болгарского царя...

Михал улыбнулся невольно, затем вновь помрачнел.

   - Что так сумрачно смотришь? - полюбопытствовал Осман, присаживаясь на ковёр возле постели.

   - Да так... - уклончиво начал Михал, но вдруг заговорил прямо: - Боюсь хромым остаться, рана не заживает, загноилась.

   - Ты молод, рана затянется. А если и будешь немного прихрамывать, так это не беда, гордость для тебя; ты в битве честной ранен был...

   - Оно верно... - Михал отвечал без охоты. И добавил: - Оно верно, только ведь красавица видала меня стройным и легконогим, а теперь-то...

   - Да что теперь? Да если эта сука и дочь суки не захочет любить тебя, надо голову ей срубить! Разве не так водится у христиан? Я знаю, вы со своими женщинами жестоки...

Михал не ответил на этот раз ни слова, только усмехнулся слабо и грустно.

   - Я тебе приказываю, - заговорил Осман. - Я тебе приказываю, чтобы ты через три седмицы был здоров! Ежели красавицу привезут ранее, будет она помещена в моём дворце на женской половине. Моя жена самолично будет присматривать за ней.

Михал поблагодарил тихим голосом, на тюркском наречии. Осман более не задержался в Харман Кая.

Длинный поезд повозок, украшенных красиво, тянулся, растянулся далеко. Гнали сменных верховых и тягловых лошадей, везли дары хану Ногаю. Ехали охранные воины. Но никто не был готов к нападению. Конечно, уже ходила молва об Османе, но никому и в голову не могло прийти, чтобы Осман так решительно выступил бы против самого Ногая. А так оно и случилось! Османовы отряды налетели бурей, застали охрану болгарской царевны врасплох, пустили в хорошую работу копья и мечи, посшибали всадников с коней. Легко было углядеть повозку царевны, была украшена повозка богаче всех прочих. Отбили от поезда повозку красавицы, где сидели вместе с ней две её ближние служанки. Возничий громким криком просил пощады, его не тронули, он соскочил на землю и припустился бежать. Один из людей Османа вскочил на место возничего повозки царевниной прямо на скаку со своего коня... Погнали повозку. Но охранные болгары опомнились и пустились вдогон. Тогда - и тоже на скаку - один из людей Османа нагнулся в повозку и, выхватив царевну, посадил её перед собой на седло. Она будто обмерла, но оставалась в памяти, глаза её были раскрыты широко. А тот, который занял место возничего, теперь возвратился, прыгнул на своего коня, в седло. Бросили повозку со служанками и мчались, будто летели... Девушка испугалась страшно тёмных лиц похитителей, длинных чёрных вислых усов, бьющихся на грудях крепких чёрных кос... Так летели! Казалось, копыта конские и вправду над землёй... Далеко отстали преследователи, не отнять им было красавицу!..

Теперь всадники Османа ехали уже не так быстро.

   - А что, - обратился один из них к сотоварищам, - что если мы не ту везём? Если выхватили не царевну, а служанку-девку?

   - Служанки не имеют таких дорогих плащей на себе, - возразил другой воин. - Ты посмотри на серьги! Где такую служанку ты видел, чтобы навесили ей на уши столько драгоценных каменьев?

   - А вдруг? - Тот, который предположил, будто схвачена не царевна, а её служанка, уже поддразнивал сотоварищей своих. — А вдруг не та? Вдруг не ту везём?

   - Ну, везём другую! - Третий расхохотался. - А как вызнать? Никто из нас ведь не говорит на её наречии, а она не говорит по-нашему. Не та, и, стало быть, и не та! Ей срубят голову, да и нам заодно!..

Железные руки держали девушку крепко-накрепко, но она поняла, что насиловать её не будут.

Царевну привезли в Караджа Хисар и устроили на женской половине дворца. Сама Мальхун утешала её и ободряла.

   - Я тоже болгарка, - говорила Мальхун. - А ты ничего не бойся. Ты, я вижу, привыкла к другим лицам, за воина-тюрка ты не пошла бы!..

   - Нет, - отвечала девушка тихим голосом, но горделиво. - Я не пойду за такого воина.