Ярлык Великого Хана

Прежде чем вызвать следующих, Александр Михайлович поглядел в сторону аналоя. Исход Божьего суда был уже совершенно очевиден: Хмыкин стоял, высоко подняв руки, на лице его не было заметно следов особого напряжения. Аникеев, наоборот, весь взмок, на висках его вздулись синие жилы, нижняя губа отвисла, а ладони трясущихся рук опустились уже до уровня ушей. Было видно, что силы его подошли к концу.

– Ну, как, торговый человек?– спросил князь,– Будешь пыжиться, доколе сердце лопнет, али довольно? Может, теперь врать станешь, что Господь Бог ошибается, на тебя указуючи?

– Каюсь, батюшка князь, милостивец!– прохрипел купец, разом роняя руки и падая на колени.– Омрачил мне разум нечистый, толкнул меня, проклятый, на плутовство!

– Стало быть, не ты, а нечистый всему виновник? Ну и ладно, ты с него и взыскивай, а я уж, не обессудь, с тебя взыщу: за плутовство свое уплатишь зверовщику не десять, а двадцать гривен, да двадцать гривен пени в казну, да еще двадцать на церковь. А за то, что дерзнул ты на лжи крест целовать, на торговой площади, в день большого торга, чтобы всем и пример и в назидание было, получишь двадцать батогов.

– Смилуйся, батюшка, не вели меня батогами казнить! Больше никого обманывать не стану!

– Ты, может, обманывать и не схочешь, ан нечистый к тeбе вдругораз подъедет? Видать, он тебя умеет обхаживать, мнится мне, что с батогами дело будут надежней. Покуда в яму его,– сказал князь стоявшим у крыльца дружинникам. Те, сейчас же подхватили и увели с собою хнычущего купца.

Далее следовало еще несколько дел о сравнительно мелких кражах и различных формах оскорбления личности, каравшихся денежной пеней. На тех, кто не мог ее уплатить, Князь накладывал временную кабалу, иными словами – заставлял эту пеню отрабатывать.

Самым серьезным из рассмотренных в этот день преступлений оказалось дело о прелюбодеянии посадского кузнеца с Черницей. Разбирать в нем, собственно, было нечего: виновных застали с поличным, на монашку отцами Церкви уже наложена была суровая епитимья. Оставалось лишь покарать ее соблазнителя, но тут возникло затруднение: Ярослав Мудрый, «аще кто сблудит с черницею», налагал сорок гривен пени, а внук его, Владимир Мономах, под давлением Высшего духовенства (в ту пору почти сплошь греческого). Постановил за это преступление «урезать виновному носа». Александр Михайлович своих подданных никогда не увечил, а заплатить сорок гривен кузнец явно не мог, так что существующими уложениями в этом случае Нельзя было воспользоваться. Немного подумав, князь постановил:

– Во искупление богомерзкого блуда своего пойдешь на четыре года в монастырскую кабалу. Вестимо, не в женский Монастырь,– добавил он,– ибо при твоих повадках ты из кабалы и через сорок лет не выйдешь!

– Вот ты теперь и разумей,– сказал старый князь Василию, когда последняя тяжба была рассмотрена и они шли в трапезную полдничать:– Если бы я сегодня, к примеру, суд вершил по греческим либо латинским законам,– двоих мне не минулось бы сжечь на костре, еще одного или двух казнить иными видами смерти, да отрубить с полдюжины рук, да несколько языков и носов урезать. Прикинь сколько бы это осталось вдов, сирот да ни к чему, кроме попрошайничества и воровства, не способных калек! А какие на них грехи,– ты сам видел.