С Петром в пути

Всё это было столь непривычно, столь неожиданно, что Пётр проникся к учёному монаху доверием и теплотою. «Видно, он исповедует нестяжательство, подобно истинному христианину», — думалось ему. И Пётр настоял, сломив сопротивление Стефана: он был рукоположен в архиереи Рязанской и Муромской епархии. А вскоре посвящён в сан митрополита.

Пётр видел в Яворском сподвижника, а не противника, потому ему пришла в голову мысль дать ему на время блюсти патриаршее место, дабы не оказаться без духовного владыки. Стефану был присвоен затейливый титул: экзарха святейшего патриаршего престола, блюстителя и администратора. Отныне царь мог считать себя свободным в духовных делах.

Преобразования коснулись всех сторон церковной жизни. Новоучрежденный Монастырский приказ во главе с боярином Мусиным-Пушкиным занялся переписью монастырей и их вотчин. Указано было взять от монастырей откупа да и все земли, а монахам быть на прокорме от казны и жить своими трудами. Великий государь указал: всем, начальным и подначальным, давать поровну, по десять рублей денег и десять четвертей хлеба на год, а доходы с вотчин и всех угодий монастырских и архиерейских отправлять в Монастырский приказ, то бишь в казну. Челяди в монастырях не держать и вообще жить монахам в строгости.

Стефан Яворский был муж зрелый и разумный. Ко времени его назначения ему исполнилось 44 года — он родился в местечке Яворове на Волыни в 1658 году. Проповедническую практику приобрёл в Киевской академии, оттого именовали его за вдохновенные проповеди златоустом.

Пётр призывал его к себе для совета по делам духовным. Яворский был скромен:

   — Я в дела государственные не мешаюсь, ибо невместно духовному лицу выговаривать царю. Как говорят в народе: всяк сверчок знай свой шесток.

   — Не круто ли с монастырями обошлись? — допытывался Пётр.

   — Нет, государь, монашество в первые века христианства удалялось от мира и издревле жило своими трудами, питая притом нуждающихся, призревая убогих. Сказано ведь: по трудам и хлеб. Иные монастыри жируют, крепостные на них спину гнут. Статочное ли дело жить чужими трудами?!

Пётр хохотнул.

   — Я вот царь, а тружусь в поте лица. Жалованье получаю по должности. Ни сапог, ни чулок новых не завожу, пока не сношу, живу в бережливости, как должно истинному христианину. У меня на руках мозоли не сходят.

   — Добро, государь. Всем бы взять житие ваше за образец, все вельможи должны на вас оборотиться. А то иные норовят в праздности жить.

   — Э, нет. Я всех запрягу. Тунеядцев не терплю. Всяк должен добывать хлеб свой в трудах. Мне говорят: иные от рождения право на праздность приобрели, за заслуги предков своих. А я отвечаю: чужими заслугами сыт не будешь. Ими не заслоняйся. Князья да бояре тоже должны трудиться.

   — Истинно так, государь. Вот ежели бы внимали праведному слову, установилась бы в мире благость. Взыскуем истины, мечемся иной раз от веры к вере, подобно мне, грешному...

Пётр удивился:

   — Позволь, отче, в коих верах ты побывал?

   — Как же, государь милостивый. Науки питали меня в университетах и академиях Львова, Кракова и других старопольских заслуженных городах. И там стал предо мною соблазн в виде униатства. Украина располовинена: уния потеснила православную веру...

Известно ведь, христианство раскололось на различные толки: католичество, лютеранство, протестантство, православие. Попытки объединения церквей предпринимали не раз и всегда терпели крах. Последний такой собор собрался в Бресте в 1596 году. На нём было достигнуто соглашение: главою церкви признается папа римский, а обрядность остаётся православной. Это и есть основа униатской церкви. И Стефан в пору своего ученичества и блужданий был принят в её лоно под именем Станислава-Симона.

Но православная церковь восстала против униатства, объявив его еретическим, как еретическими, она почитала все остальные христианские церкви. Эта непримиримость была порождена властолюбием: духовные владыки перетягивали паству друг у друга, объявляя остальные толки еретическими. Шла непримиримая борьба — за души и за деньги...

   — Это мне хорошо понятно, — усмехнулся Пётр, — посему и учреждён мною сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор с поклонением Бахусу, ибо сей бог свободен от корысти. А я в разноверии усматриваю единую корысть, ибо все мы веруем в единого Христа. Жизнь же надобно препровождать в веселии и приязни, равно и в согласии. А скажи на милость, неужто ты так и пребываешь в униатстве?

   — Нет, государь милостивый. Само собой, когда возвернулся в Киев, то сызнова оборотился в лоно православия, ибо тамошняя академия, куда я был определён профессором элоквенции [52], вся сугубо православного исповедания.

Слово «академия» упало на взрыхлённую почву. Царь его подхватил. Он был недоволен деятельностью тамошней академии, подвизавшейся в Заиконоспасском монастыре. Она была основана ещё при старшем его брате царе Фёдоре Алексеевиче назиданием князя Василья Васильевича Голицына при участии известного учёного и сочинителя, бывшего воспитателем детей благоверного царя Алексея Михайловича, Симеона Полоцкого. Учеников в нём было малое число. Наставники были не на высоте. Несколько оживилась её жизнь с приходом учёных греков братьев Лихудов. Но вскоре и они зачахли: Лихуды оказались худы, как шутили острословы.

Петра язвила мысль, что Московская академия пребывает в безвестии, тогда как Киевская, Львовская и иные, отнюдь не столичные, пользуются широкой известностью в христианском мире. Однако где взять учёных людей, достойных быть наставниками и возвысить уровень учения? Зазывали иноземцев, но почти без результата, несмотря на великие посулы. Война отодвинула эти заботы куда-то вглубь. Нот вот они вспомнились, извлечены на поверхность словами Яворского.

   — Вот ты помянул Киевскую академию, чья известность распространилась повсеместно. О нашей Московской славяно-греко-латинской молчат, ибо сказать о ней почти нечего. Меж тем нужда в ней велика есть. Наше духовенство темно, малограмотно, образовалось по псалтыри. Иные и читать не могут, а все службы затвердили с голоса да и то кое-как, несут околесицу. Хорошо бы призвать поболе учёных людей, хотя бы из Киева, дабы заняли профессорские кафедры и подняли ученье на достойную высоту. Тебе, как говорится, и карты в руки. Я намерен поставить тебя президентом. Важно, чтобы наша академия объяла все коренные основы и ветви христианства, что скажешь?

   — Почту за честь. Давно пора, государь, возвысить Московскую академию. Она притом должна объять все главные языки, стать истинно славяно-греко-латинской. Последним, сколько известно, здесь пренебрегли: латынщина-де противна православию. Меж тем корни христианства исходят не только из Святой земли, но и из Рима, равно как корни православия — из Византии, откуда оно пришло на Русь.

Стефан Яворский рьяно взялся за дело. И академия ожила. При Лихудах там главенствовал греческий язык; он же, по примеру Киева, сделал упор на латыни, ибо латынь была признана повсеместно языком науки и просвещения, и большинство трудов отцов церкви были писаны тоже на латыни.

Однако эти его реформы дошли до ушей иерусалимского патриарха Досифея, с которым состоял в постоянных сношениях переводчик Посольского приказа Николай Спафарий, бывший его оком и доверенным лицом в Москве. Досифей обрушился на Яворского в послании: «Несправедливо пишешь, что ты поборник восточной церкви, потому что, прохлаждаясь на одном обеде, где были и некоторые греки, ты опорочил восточную церковь насчёт совершения таинства евхаристии. И ныне, находясь в Москве, ты стер вконец еллинское училище и только о латинских школах заботишься...»

Но царь Стефана всячески оборонял и повелел не отвечать Досифею на его наветы.

Спафарий извещал Головина в письме: «Святейший (Досифей) ныне зело гневен на меня за то, будто мы умаляем его честь и бережём рязанского, а его письма небрежём. Я природу его ведаю из молодых лет: запальчивый такой, что и в алтаре никому не спустит. Отпиши к нему, потому что он вашей милости в письме пеняет, что ни малой отповеди от вашей милости не получил... И того ради на всякую статейку учини ему отповедь, и так утолится гнев его...»