Екатерина Великая (Том 2)

– Смотри, и Николаша-милаша здесь с будущим тестюшкой, – осторожно толкая локтем Моркова, буркнул Безбородко, когда они завидели Вяземского и Николая Зубова, сидящих в углу и о чём-то толкующих.

– Обхаживают друг друга. Старик чает найти лишнюю защиту и покрышку для своих плутней… А другой думает, что с уродом Парашей клад получит от тестя-хапуна. Как бы оба не ожглися один на другом… Помяните моё слово, граф…

– Помяни моих два, Иваныч: крепко засели эти «зубки» в нашей пасти… Много пережуют, перемелют… Уж у меня на это есть нюх. Сначала и я думал: забава на неделю, на две этот молодчик с братцем его, с мальчишечкой, с херувимчиком вербным. А теперь вижу… Как бы новичок и старым дорогу не перешёл, даже тому же князю светлейшему.

– Поди, ваше сиятельство, жалеть о том не станете? Место чище станет, просторнее будет. А вам этих господ бояться нечего…

– Ну, мне! Я своей головой да горбом дела вершу, служу моей матушке и государству… А не ногами фортуну нагоню, пехтурой [150] в храм Славы иду… Мне это не для чего, и такие фрукты для меня – тьфу!

– Ну, конечно, вы сами знаете…

– А всё-таки досадно!.. Куда конь с копытом, туда и…

– Рак с клешнёй… Почитание моё свидетельствую графу всенижайшее… Вестимо, раку надо раком пятиться, садиться под кочку – переспать ночку, а не на бугорок ползти… Да о ком это вы, ваше сиятельство?

Князь Голицын, прозванный «Зайчиком», любезно раскланялся и ждал ответа, подойдя к беседующим.

Сейчас же присоединился к группе граф Салтыков со своим костыльком, в мягких штиблетах, и Чертков, постоянный карточный партнёр Екатерины.

– О ком это я говорил? – вопросом на вопрос отозвался по привычке медлительный «хохол». – Да про шведов, конечно же, не про кого иного… У нас при дворе никто раком не ползёт, не пятится. Всё грудь вперёд! А шведы стали было задаваться. Вот мы им и прописали… Нынче, слышно, и принц сам пожаловал, чтобы матушке доложить, как и что там, про дело про морское, каковое 13 августа нам Бог на радость послал.

– Да, да… Взмылили мы треклятых забияк, – своим резким тоном и обычной грубоватой манерой заметил Чертков, – не сунутся, леший бы им и два водяника в зубы! Одно жаль: немцу пришлось такую славную баталию для матушки выиграть… Словно своих, русских генералов мало?..

– Вот, вот, святое, разумное слово твоё, батюшка, куманёк, – быстро закивав головою, вмешался Салтыков, – и я то говорил! Нешто брат мой не сумел бы с такими чудо-молодцами шведов отдубасить? И дома бы всё осталось. А то скажут: не умеют свои генералы войсками командовать. Из-за границы товар выписываем, принцев заморских выкликаем… Да… кхм-кхм-кхм… – вдруг спохватился и закашлялся хитрец, – впрочем, её воля, матушки нашей!.. Ей лучше знать в своём дому, что к чему… Куда квас, куда говядинку…

– Вот, вот, вот: куда говядинку! – подхватил Чертков, довольный выражением.

– А что так запоздал, батюшка, ваше сиятельство? – обратился Безбородко к Салтыкову. – Раньше не видел я тебя, отец, Николай Иваныч. Думалось бы, из первых тебя здесь видеть нынче придётся.

– Я и то раньше тебя заявился, Александр Андреевич. Хоть и не так рано, как думалось… Задержка вышла по дороге… Из Павловска я сюда прямиком ехал, да около часу переждать пришлося.

– А, значит, и вашему сиятельству охота большая встретилась? – спросил Голицын. – Я из-за неё торчал тоже в карете сколько. Жаль, не видел вас…

– Какая охота? Что за остановка?

– А это, изволите ли видеть, граф, – стал пояснять с язвительной улыбкой Безбородое князь Голицын, приверженец Потёмкина, – на радостях, должно быть, что от светлейшего назначение пришло господину Платону Зубову, в корнеты кавалергардов возведён, – охотой утром тешился… Доезжачие зайца уследили, спустили своры: как раз на проезжей дороге, под Петербургом… И почитай, час целый никого не пропускали по дороге, ни взад, ни вперёд… Кареты, курьеры, обозы, пешие – все так лагерем по обе стороны и чернеют, смотрят, ждут… Что будет? Рога трубят, псы лают… Улюлюкают псари… Уж как серый из озимей выбежал, а за ним проскакали оба брата, в другом поле, по ту сторону дороги, косого настигли, – тогда и проезд свободный стал… Вот каковы у нас случаи бывают, государи мои…

– Что же, охотой полезно тешиться… Дело не дурное, – осторожно заметил Безбородко, видя, что все молчат.

– Что кому. Вон, светлейший на Дунае, на Днепре турок гоняет, фортеции [151] у них берёт… Львам подобно, отличаются многие… А мы тут зайцев струним!..

Своё колкое замечание князь Голицын подчеркнул язвительной, полной пренебрежения улыбкой.

Но Салтыков не дал в обиду своего ставленника.

– А что поделаешь, батенька, ваше сиятельство… Где же их тута у нас львов найти, когда больше зайцы кругом бегают, кору гложут! – явно намекая на прозванье, данное князю Голицыну, съязвил в свою очередь фельдмаршал, устремляя своё маленькое личико и острый носик прямо к лицу вспыхнувшего, обозлённого намёком князя.

Ничего не говоря, отошёл Голицын от компании, как будто увидав вдали знакомого, к которому надо было подойти.

– Не любит! – почти вслух за спиной отходящего продолжал Салтыков. – Сам небось лаком на чужой счёт пройтися… А чуть самого дело коснётся, он и зубы свои заячьи ощерит и ушами запрядает… Прямой «зайчик»!.. Хе-хе-хе!.. Кх-кх… Ох уж эти мне придворные лоботрясы!

В эту минуту в приёмной появился маркиз Сегюр.

Среди чопорных и малоподвижных русских вельмож, которые казались такими неприступными и величественными, даже если природа не одарила их внешней представительностью, галльская фигура ловкого маркиза мелькала живым метеором среди неподвижных светил.

Он заскользил от группы к группе, от кружка к кружку, везде являясь желанным собеседником, находя для каждого приятное слово или интересную новость, занимательное сообщение.

Наконец француз расшаркался и с группой, в которой продолжал стоять Салтыков.

– Мой искренний привет вашему сиятельству… – первому поклонился он Салтыкову. Затем расшаркался с Безбородкой и Чертковым, отдал поклон Моркову: – Граф! Мой генерал!.. Добрый день, ваше превосходительство. Сейчас выйдет и уважаемый наш Платон Александрович. Он с братом уже с четверть часа, как явились с охоты, и теперь переодеваются, как мне сообщил всеведущий господин Захар… Тогда и узнаем последние новости о здоровье императрицы, которое так заботит и меня, и весь наш двор… Мой государь поручил мне сообщить самые подробные сведения на этот счёт. Не могу ли я у вас, государи мои, услышать что-либо утешительное?

– Утешаться нет особой причины, ибо и печали не видим большой. Нездоровье со всяким приключиться может… О чём же тут особые ноты писать?

– О, конечно, конечно! – поспешно согласился уклончивый, ловкий дипломат. – А вот и младший брат господина Зубова. Значит, скоро явится и старший. Тогда всё узнаем… Пока, может быть, тут что-нибудь услышим…

И юркий француз скользнул дальше навстречу Валериану Зубову, который успел переодеться с охоты и явился раньше Платона в шумной, блестящей толпе пышных вельмож, очень внимательно, даже с оттенком почтительности принявших этого мальчугана, брата фаворита и личного любимца Екатерины…

Блестящие кафтаны, золотые и серебряные позументы, осыпанные драгоценными каменьями, пряжки, шпаги, пышные платья придворных дам, их бриллианты, высокие, пудреные причёски мужчин и женщин – всё это придавало какой-то особенно праздничный вид собраниям при дворе.

– Идёт, идёт! – неожиданно послышались голоса в группе, стоящей ближе других от дверей, ведущих в апартаменты фаворита.

Чуткое ухо придворных заслышало за дверьми приближение баловня судьбы, и все заволновались сильнее. Группы пришли в движение. Из углов вышли многие, до сих пор стоявшие в стороне, чтобы очутиться на пути, попасть на глаза любимцу Екатерины, удостоиться от него кивка головы, услышать словечко…