Ольга, княгиня зимних волков

Почти сразу из-за поворота показалось киевское войско: Ингвар не шутя намеревался ночевать в Свинческе и не хотел затягивать дело. Его люди и так уже, оставив Становище, дней десять спали на снегу, и даже для княгини Эльги и ее женщин избушку с печкой удавалось по пути отыскать не всякий раз.

Впереди алел над белым снегом и темным лесом копий яркий, крашенный дорогим ромейским багрецом, стяг Ингвара. На нем руками Эльги был вышит черный сокол, падающий на добычу. Хрипло ревел рог, ему отвечали нестройные крики позади завала. В тесноте между береговой кручей и лядиной только передние ряды могли друг друга видеть.

Алый стяг двинулся вперед. Позади завала защелкали тетивы смолянских луков. Киевское войско приблизилось к сваленным в кучу саням шагов на двадцать. У киевлян тоже имелись лучники – они открыли стрельбу, прячась за щитами переднего ряда, небольшими ватагами выскакивали с боков. Выпустив стрелу, тут же отходили назад. Бывалые воины метали сулицы – навесом, метя во второй и третий ряды смолян. И не напрасно: на белый снег пала первая кровь, послышались крики.

Продолжал завывать рог. Середина киевского строя подошла к заграждению вплотную. Киевляне и смоляне уже могли отчетливо видеть лица друг друга – их разделяло несколько шагов по смятому снегу, сани и сваленные стволы. Преграда не достигала и пояса, и через нее противники могли доставать друг друга копьями и ростовыми топорами на длинных древках.

Над завалом взвились крики, лязг железа, глухие удары щитов по дереву, боевые кличи и проклятия. За спиной у того и другого воинства были обширнейшие пространства – поля, леса, долины могучих рек, обитаемые десятками племен. Однако сейчас силы этих просторов теснились в узком промежутке между берегами и заснеженными зарослями, и только здесь могло решиться их многолетнее противостояние.

Лучники из-за спин сражающихся высматривали щель, чтобы быстро пустить туда стрелу. Порой кто-то падал под ноги соратников; иной отползал, оставляя на белом снегу алый кровавый след, кого-то оттаскивали, и освободившееся место в строю занимал другой.

– Вперед! – рявкнул Ингвар, сидевший на коне чуть позади.

Крик его подхватили передние ряды, и хирдманы ринулись на прорыв. Кметь по прозвищу Руда – рыжий здоровяк, на чьей белой коже горел девичий нежно-розовый румянец, – перескочил сани, взобрался на бревна, прикрываясь щитом от направленных к нему клинков, и, отмахиваясь мечом, спрыгнул по ту сторону. Длинные рыжие волосы из-под шлема вились за его плечами, будто пламя.

Вслед за ним лезли другие; смоляне навалились на них, пытаясь перебить и отбросить назад. Кто-то падал; был миг, когда Руда остался один, прижатый к завалу, и орудовал мечом, не имея возможности отойти. Но тут длиннорукий Алдан стал через завал так ловко наносить удары копьем, что оттеснил смолян – на пару мгновений, но их хватило, чтобы он перелез преграду, а за ним еще несколько человек. Битва понемногу перетекала на ту сторону завала.

Сверкер видел это, сидя в седле, и беспокойно дергал ногой в стремени. Вот этого прорыва происходить было не должно! Понимая, что нет смысла в этой тесноте держать все силы вместе, он послал ополчение в обход – через лядину, с приказом ударить в правое крыло киевского строя. Пускать вооруженных кто чем мужиков на хирдманов с мечами и щитами означало бы только зря погубить людей. Но внести сумятицу, напугать, отвлечь, развалить строй они были вполне способны. Если не забоятся и сообразят, что к чему.

Чтобы сообразили, Сверкер отправил Берси в качестве воеводы ополчения, с ним Третьяка и Хадди. По времени они уже должны были успеть. Сверкер напряженно прислушивался, надеясь сквозь шум битвы у засеки разобрать позади вражеских рядов крики новой потасовки. Но там было тихо, и киевляне все увереннее лезли через засеку. На снегу позади них оставались тела, но вот уже и завал оказался у них в тылу и новые ватаги киевлян преодолевали его беспрепятственно. А обходного полка Берси все не было слышно!

Чтобы не быть замеченным раньше времени, смолянское ополчение заложило по лесу большой крюк. Толпа мужиков – в овчинных кожухах, валяных шапках, с топорами, пересаженными на более длинную рукоять, с луками и копьями – с трудом продиралась сквозь заросли березок, осинок и ольхи, увязая по колено.

– Шевелитесь, йотуновы дети! – призывал смолян Берси, единственный сидевший верхом. – Вы сюда не грибы искать пришли! На войне надо поворачиваться! Если вас тут заметят, то перестреляют, как кур под тыном!

Глядя на это чащобное воинство, Берси горестно кривился. От мужиков на войне никогда не бывает толка. Воюет вождь со своей дружиной, а все прочие ждут, кто останется победителем и кому им дальше везти свою дань.

Ничего, главное, чтобы заорали погромче, когда выйдут к тылам киевлян. Уж на это они способны.

Это была его последняя в жизни мысль. Берси пристально вглядывался в заросли впереди и не замечал, как смолянские старейшины возле него обменялись взглядами, кто-то махнул рукой кому-то позади…

В спину Берси вонзилась стрела. Пущенная с близкого расстояния сильной рукой, она пробила его насквозь и до половины вышла из груди. Третьяк не успел даже охнуть, когда рогатина вдруг ударила его меж лопаток, выбросив изо рта поток алой крови.

С Хадди так просто не вышло. Это был рослый, угрюмый мужик, пару лет назад отставший от какого-то обоза: не поладил с товарищами – и нанявшийся в дружину Сверкера. Нестриженые и плохо расчесанные волосы вечно свешивались ему на глаза, отчего он и получил свое прозвище [14]. Воином он был хорошим, но близко ни с кем не сходился, никому не доверял, держался всегда особняком, был настороже и ни к кому не поворачивался спиной.

Он был в числе тех, с кем Сальга приезжал к Озеричам в тот злополучный день, когда сорвалась свадьба Краяна и погиб Шумил. А такого приметного человека нетрудно было запомнить. И сейчас, увидев, что знак подан, к Хадди со спины бросился Горян, четвертый Краянов сын. Второпях, увлеченный возможностью отомстить, он не заметил, что Хадди в опущенной руке держит обнаженный меч.

Спиной почуяв опасность и услышав торопливый скрип снега позади, Хадди стремительно развернулся. Одновременно он сделал замах – лезвие меча описало широкую дугу и перечеркнуло Горяну горло. Струей брызнула кровь. Хадди отскочил, быстро огляделся, выискивая, чем бы прикрыть спину, но рядом не было ни одного дерева – только кусты. Тут ему и вошла в спину рогатина.

Вырвав рогатину из тела варяга, Краян бросил ее на снег и кинулся к сыну. Тот лежал лицом вниз, вокруг на белом снегу алели режущие глаз кровавые брызги. Когда его перевернули, вид широкой раны на горле был так ужасен, что люди отшатнулись.

– Сынок… – невольно начал Краян, но умолк.

Стиснул зубы. Это война. Они взялись на оружие, зная, что противник сделает то же. А он – старейшина своего рода и воевода смолянского ополчения, избранный главами родов на вече, о котором Сверкер ничего не знал. Он не имеет права горевать над телом единственного павшего, пусть это его собственный сын. Уже второй за короткое время, погибший от рук ненавистных варягов.

Ну, зачем он полез так близко? Княжьим людям все равно некуда было уйти: втроем против сотни, в лесу, в снегу, где даже не убежишь, а у всех вокруг в руках копья и луки…

К нему подошел Честомил, ведя коня Берси, чей труп уже вытащили из седла.

– Давай, батя, сюда его… – сипло прошептал он, с застывшим лицом глядя на тело брата и судорожно сглатывая. – Повезем…

– Нет! – Подмога положил Краяну руку на плечо. – Ты у нас воевода, тебе и в седле сидеть. Не покойник же нас на рать поведет! Садись, Краян, на коня. А для него сейчас жердей нарубим, носилки сделаем.

Сделали носилки, на них уложили тело Горяна. У мертвых варягов забрали все, что могло пригодиться, тела оставили на месте. Краян сел в седло, и смоляне снова углубились в лес. Но уже в другом направлении.