Самвел

— А в каких же больше всего горах укрепились теперь беглецы?

Меружану было приятно, что племянник его интересуется военными делами. В этом он усматривал его сочувствие своим планам, и это его радовало. Он стал подробно описывать состояние страны: где что произошло и в каких местах сосредоточены армянские силы. Из его слов было ясно, что персы в ряде битв потерпели сильное поражение, а во многие области даже не в состоянии были проникнуть.

— Мы добились большого успеха в Айраратской провинции и вообще в тех местностях, которые составляли дворцовые владения, — сказал он.

«Потому что они остались без хозяина… потому что не было ни царя, ни царицы!» — подумал Самвел и смеясь сказал:

— И выжгли незащищенные города?..

— Надо было жечь, дорогой Самвел. Как-нибудь в другой раз я тебе объясню, почему мы так поступили.

— Я понимаю… — сказал Самвел, и голос его заметно задрожал. — Да, мы еще поговорим с тобой об этом.

Вагану Мамиконяну не очень нравился столь откровенный разговор Меружана с его сыном, и если бы было возможно, то он каким-нибудь образом предупредил бы Меружана. Но как же он мог навлечь на сына подозрение, раз он сам ничего определенного о нем не знал, и все еще пребывал в безызвестности?

Разговор прервался сам собою, когда вошли слуги и начали накрывать обеденный стол.

Персы-полководцы не отказывают себе ни в одном из обычных удовольствий даже в походной обстановке. На бранном поле они окружают себя теми же удобствами, к которым привыкли дома. Воздержание и суровая военная жизнь им незнакомы. Хотя Меружан был воспитан как подлинный солдат, и как полководец был мало требователен, но, следуя персам, он ни в чем не отступал от персидского образа жизни. Он вынужден был так поступать, ибо был тесно связан с персами.

Множество молодых слуг, роскошно одетых, обслуживало гостей. Вся посуда была из золота и серебра. Насколько аппетит гостей возбуждали вкусные блюда, настолько их чувству изящного отвечала роскошь стола, его торжественное убранство. Во всем была заметна утонченность и крайняя расточительность.

Позади каждого гостя стояли мальчики с венками роз на голове и, держа в одной руке серебряную черпалку, а в другой серебряную чашу, подносили гостям душистый напиток. Музыканты, стоя перед шатром, играли на различных инструментах и пели не смолкая.

Обед затянулся надолго. Юный Артавазд сидел как на иголках; от нетерпения ему было скучно. Его не привлекали ни беспрерывные песни гусанов, ни сладкие звуки музыкальных инструментов; у него были совсем иные желания. Так как ему прощались всякие смелые выходки, он решил первым заговорить об охоте.

— Скажи, дядя, сколько еще дней стан будет находиться здесь? — обратился он улыбаясь к Меружану.

— Три дня.

— О, это очень долго, видит бог, очень долго! — воскликнул он, нахмурив свое красивое лицо. — Как же мы проведем эти три несносных дня?

— Как будет твоей душе угодно, — сказал Меружан, поглаживая его красивые кудри.

Артавазд приблизил губы к уху Меружана:

— Знаешь, дядя, сколько времени я не ходил на охоту? Ты удивишься, — прошептал он.

— Сколько, милый?

— С того самого дня, как мы выехали из дому.

— Да, давно, в особенности для тебя. Ты ведь так любишь охотиться!

— Ужасно люблю! Дома, если я несколько раз в неделю не ездил на охоту, то чувствовал, что лишился самого большого удовольствия.

Меружан добродушно расхохотался.

— Должно быть, и Самвел любит охоту, — обратился он к племяннику.

— Самвел с раннего детства любил охоту, — ответил за сына отец. — Птицам нашего замка не было пощады от него, когда ему было еще десять лет. Теперь же я не знаю, остался он верен своим привычкам?

— Я не так-то легко их меняю, отец, — с улыбкой ответил Самвел. — Охота — одно из самых любимых моих развлечений. — И, обратившись к Меружану, спросил: — Говорят, берега Аракса в этих местах изобилуют диким зверем?

— Да, кишмя кишат, — с особой насмешкой ответил Меружан. — Аршакиды в области Айрарат умножали только диких зверей. Они не осушали болот и не вырубали лесов для того, чтобы птицы и звери расплодились там в изобилии.

Отцу Самвела очень хотелось найти случай, чтобы представить сына персидским полководцам и познакомить их с его достоинствами. Пока что за отсутствием сражений охота являлась для этого самым удобным поводом, когда Самвел мог проявить свою удаль.

Понимая горячее желание отца, Самвел решил воспользоваться его настроением. Он обратился к Меружану:

— Вы решили непременно задержать здесь стан на три дня?

— Непременно! Во-первых, звезды не предсказывают доброго пути, и, кроме того, нас должны нагнать еще несколько наших полков, о которых мы не имеем никаких сведений.

— Значит, как хорошо заметил Артавазд, за эти три дня можно совсем затосковать от безделья.

— Твой дядя не допустит, чтобы ты затосковал, дорогой мой, — вставил отец. — Он для тебя устроит великолепную охоту на берегах Аракса.

— И для меня? — вмешался юный Артавазд.

— Ну, конечно, и для тебя, — улыбаясь сказал Меружан. — Без тебя какая же может быть охота!

— Шутки в сторону, — сказал Артавазд с самоуверенным видом. — Я хочу показать этим персам, что такое армянская храбрость.

Эти слова он произнес по-армянски, лукаво устремив исподлобья свои огненные глаза на присутствующих персидских вельмож.

Меружан смеясь перевел его слова.

— Знаете, что говорит мой юный родственник? Он жаждет удивить вас своей храбростью. И я обещаю ему назавтра устроить охоту.

— Посмотрим… завтра увидим, — серьезно ответили персидские вельможи.

— Но вы должны выставить против меня моих сверстников!

— Так оно и будет. Мы заранее отказываемся состязаться с тобой. В нашем стане найдется немало твоих сверстников.

Самвел ничего не сказал. Он считал, что уже достиг желаемого.

Меружан приказал начать приготовления к охоте на следующий день у берегов Аракса.

IV. Ловушки Аракса

Река Аракс в древности обладала изумительными ловушками и причудами. С незапамятных времен она упорно боролась с неровными берегами, как будто не довольствуясь тем узким руслом, которое проложила для нее неуступчивая природа. Она любила ширь, любила свободу. Узкое русло возмущало ее!

Горные кряжи по обоим берегам Аракса местами сближались и сжимали ее в тесных и глубоких ущельях. Тогда ярости Аракса не было предела. Страшные волны ударялись о прибрежные скалы; река рычала, бурно шумела, пенилась, и, казалось, в ее ужасном грохоте можно было услышать крики отчаяния: «Тесно мне, тесно… задыхаюсь!»

Иногда раздвигались скалистые преграды, отрываясь друг от друга, и открывали ей новые, широкие пути. Тогда своеволию реки не было предела. Вырвавшись из теснины, Аракс, как злое чудовище, безудержно залипал и топил в своем бешеном потоке ровные зеленые, цветущие берега, бросаясь, как пьяный богатырь, то вправо, то влево, но никогда не направляясь напрямик.

Он неразумно пользовался своей свободой. Иногда, расправляя свои гигантские плечи, он отрывал у суши кусок земли и, сжимая его в своих прохладных объятиях, создавал остров и некоторое время с детской нежностью ласкал и лелеял свою игрушку. Остров расцветал, покрывался зеленью, появлялись кусты и распускались цветы. Птицы вили там свои гнезда, дикий зверь кормил своих детенышей. Остров был букетом, которым Аракс украшал свою гордую грудь, подобно тщеславному юноше. Но вдруг все это как будто ему надоедало. Пенясь, вздымались его воды, яростно рычали и в несколько мгновений поглощали это прелестное украшение, не оставив даже следа от него.

Царь армянских рек обращался с созданными им островами так же, как армянский царь со своими обособленными нахарарствами.

И, правда, Аракс напоминал политическое положение своей страны. Когда хитрый перс и коварный византиец, как два горных массива, объединяясь, теснили ее, протест ее и сопротивление были беспредельны. Она применяла всю свою ярость, чтобы избавиться от их гнета. А когда эти два союзника нарушали свое единение и Армения обретала свободу, тогда она начинала заниматься своими внутренними распрями. Со всей жестокостью уничтожала она свои нахарарства, как чудовищный Аракс размывал и поглощал зажатые им островки.