Екатерина I

– Что же не сказано, чтобы обручиться государю в первые же дни воцарения, и чтобы высокообрученную невесту поминать в церкви вместе с именем жениха?

– Это от вашей светлости совершенно зависит: в манифесте, изданном по случаю обручения, прописать этот указ Синоду. А назначение дня обручения тоже от вашей светлости зависит; как прикажете, так и напишем.

– Оно так, конечно, – успокоился светлейший, – да нужно такой чин мне дать, чтобы я ни с кем из членов Верховного тайного совета не был равным, а выше их всех, хоша есть и генерал-адмирал, и канцлер у нас…

– Можно написать указ о пожаловании вашей светлости, яко правителя государства и главы опеки над государем-отроком, – генералиссимусом [82] .

– Что же это слово означает? – спросил светлейший с выражением полного довольства.

– Генерал генералов!

– Это ладно; напиши же этот самый указ об оном чине нашем поскорее. Останешься и мной доволен.

Остерман с поклоном удалился, хорошо поняв смысл обещания, по пословице «рука руку моет»! Светлейший взял и завещание, и указ о передаче престола и отнёс к постели больной государыни. Она не спала, и между ними началась очень тихая беседа, из которой трудно было услышать что-нибудь даже стоявшему у двери в опочивальню. В беседе этой протекло часа три. И светлейший, и больная плакали. Одно только долетело до ушей Балакирева, – должно быть, уже последние слова, произнесённые государынею довольно громко:

– Боюсь я одного, чтобы выбранный вами Пётр II не оказался к вам неблагодарным и, забыв все, теперь вами деланное, не погубил…

Голос её величества пресёкся, ослабев, и она без сил упала на подушку.

Скоро пришла цесаревна Елизавета Петровна и, видя светлейшего в слезах, заплакала, припав к постели государыни. Царица-мать собрала силы, сама приподнялась, благословила дочь и сказала, целуя её в голову:

– О тебе, Лиза, попечитель – Бог! Он наградит тебя лучше матери. Послужи мне и теперь ещё… Подпиши оба эти заявления воли моей о вас и… престоле…

Силы её величества от последнего усилия, казалось, совсем истощились, и она замолчала. Елизавета Петровна подписала завещание и отдала светлейшему, вложившему его в куверт с государственною печатью, приготовленный Остерманом, припечатав его ещё своею печатью.

Государыня погрузилась в забытьё и не выходила уже из него. Это было перед полуднем 5 мая. Спустя два часа пришла к матери старшая цесаревна с мужем и целовали её уже холодевшую руку, оставшись затем во второй приёмной. Приводили целовать руку её величества также великого князя с сестрицей. Сохранялась полнейшая тишина, хотя собрались все имевшие и не имевшие въезд ко двору, и для желающих подкрепиться накрыты были столы в дворцовых покоях, занятых светлейшим.

Около 9 часов вечера государыня два раза вздохнула, и затем уже грудь её более не поднималась. Все встали и тихо плакали. Явился Блументрост, пощупал пульс и громко произнёс:

– Всё кончено!