Гибель Византии (СИ)

Нотар глянул на побоченивщуюся фигуру генуэзца и отрицательно покачал головой.

— Синьор отказывается помогать своим союзникам?

— Пушки нужны здесь не менее, чем на сухопутных стенах, — равнодушно ответил Нотар.

Он кивком головы указал на вражеский флот, стоящий у противоположного берега с приспущенными парусами.

— Так и передай своему хозяину.

— Моему командиру плевать, где еще нужны орудия, — рассвирепел наемник. — И я их ему добуду, сколько бы тайных обожателей мусульман не стояло у меня на дороге!

Он схватился за рукоять меча. Почти сразу же перед ним оказался рослый византийский воин с секирой в руке. Сильный удар топорищем в голову швырнул Доменика вниз, на каменные плиты.

— Лигурийский пес, — презрительно кривя губы проговорил ромей. — Ты верно забыл, с кем говоришь! Придется поучить тебя этикету.

Он схватил Доменика за шиворот, приподнял как ребенка и с силой наподдал ему ногой под зад. Адьютант Лонга пролетел пару шагов и звучно шлепнулся на камни. Бросившиеся на выручку своему товарищу генуэзцы вмиг были скручены и обезоружены воинами Нотара.

— Довольно. Отпустите их, — впервые за все это время мегадука повернулся лицом к участникам разыгравшейся драмы.

— Они уже и так достаточно поплатились за свое недостойное поведение. Винить их нечего — каков поп, таков и приход. Возвращайтесь в свой отряд, латиняне, и передайте своему командиру, что пушек он не получит.

Основательно помятым генуэзским наемникам помогли довольно быстро спуститься с лестницы и под общий хохот поволокли под руки к лошадям. Доменик вырвался, оставив в чьих-то цепких пальцах клок камзола и повернул забрызганное грязью лицо к стоящему на площадке стены Нотару.

— Ты заплатишь синьору Джустиниани за этот ответ, адмирал! И лично мне — за нанесенное оскорбление.

Мегадука пожал плечами и отвернулся. Доменик некоторое время еще стоял возле пустых повозок, но нацеленные стрелы стражников заставили его подчиниться.

— По коням! — махнул он рукой своим солдатам.

И громко, с угрозой, добавил:

— Мы еще вернемся. И очень скоро!

Константин приложил печать к последнему документу, протянул свиток секретарю и жестом отпустив его, устало опустился в глубокое кресло. Коротко вздохнул, вытянул ноги и смежил тяжелые веки.

Он был измотан до предела. Порой ему невыносимо трудно было сдвинуть свое разбитое, уже не молодое тело и идти туда, куда призывал его долг государя. Внешний облик Константина мог многое поведать о ежедневном, стоически выносимом нечеловеческом напряжении: он сильно исхудал, под глубоко запавшими, воспаленными от солнца и пыли глазами набрякли синевой тяжелые мешки, черты лица вытянулись и заострились, кожа приобрела нездоровый землисто-серый оттенок. Последние дни он не вылезал из седла, урывками принимал пищу и не досыпал по меньшей мере уже третьи сутки. Лошади под ним менялись по три раза на день, но был ли человек, способный заменить собой государя?

Незаметно для себя Константин задремал в кресле. Нужно быть семижильным, чтобы и далее выносить подобные нагрузки. Сон был тяжелым, более похожим на забытье, не приносил ни отдыха, ни расслабления. Почти сразу же неподалеку возник настойчивый стук и стал преследовать его, как в кошмаре. Константин приоткрыл глаза и повернул голову в сторону двери. Нет, стук ему не померещился. Император тряхнул головой и приподнялся в кресле.

— Пусть войдут! — голос уже приобрел необходимую твердость.

В кабинет скорее ворвался, чем вошел Кантакузин.

— Пусть простит меня василевс, — еще в дверях начал говорить он, — но я вынужден потревожить его покой. Происходящее на стенах Золотого Рога требует его срочного вмешательства!

Константин встал и молча направился к выходу.

Они подоспели как раз вовремя, чтобы предотвратить схватку между генуэзцами и моряками Нотара. Наёмники всерьёз готовились штурмовать изнутри Морские стены, в то время как развернутые вокруг оси пушки и пищали на башнях целили прямо в них свои черные зевы.

Оба предводителя, один в седле, другой — на площадке крепостной стены, утратив остатки выдержки и самообладания, напрягали горло в крике, осыпая друг друга площадной бранью. Каждый из них обвинял противника во всех смертных грехах, в предательстве и в трусости, в сговоре с врагом, и в промежутках между руганью раздавал указания своим бойцам, с оружием наизготовку занимающим позиции к бою.

Увещевания протостратора успеха не имели; небольшой отряд гвардейцев — то малое, что он успел снять со стен на своем участке — тонкой цепочкой стояли перед впятеро превосходящими их по численности генуэзскими наемниками. Появление императора охладило конфликтующих; все одновременно смолкли и повернулись в сторону василевса.

Константин уже был в общих чертах осведомлен о происшедшем. Он направил коня в центр пустого пространства между враждующими и сделал знак Нотару спуститься вниз.

— Я поражен до глубины души, — медленно и раздельно заговорил он.

— Я не могу поверить, что два достойных мужа прилюдно поносят и оскорбляют друг друга. Хороший же пример они подают своим солдатам! Но еще более я удивлен тем, как удачно выбрали они время для подобных попреков.

Он на мгновение прикрыл ладонью глаза. Смертельная усталость распространилась уже не только по телу, но и по всему его существу.

— Да поймите же вы! — он едва не сорвался на крик. — Подобными распрями вы роете себе могилу, в которую канете очень быстро! Вместе со всеми своими обидами и мелкими дрязгами. Месяца еще не прошло, как едва удалось предотвратить побоище между нашими союзниками, выходцами из Генуи и Венеции. И что мы видим сейчас? Вновь возвращается старое? Распря, разожженная на этот раз не винным хмелем, а приказами своих командиров. Мало вам крови неверных, коль скоро вы желаете умыться собственной?

Его голос звенел от еле сдерживаемого гнева.

— Слушайте меня, жители и гости Константинополя! Отныне и до тех пор, пока враг не будет отражен от стен столицы, любой умышленно проливший кровь христианина будет считаться братоубийцей и к нему без снисхождения будет применен закон, установленный еще во времена правления василевса Юстиниана!

Он чуть натянул поводья: конь под ним беспокойно топтался на месте.

— Друзья мои! Изгоните обиды из сердец. Наш общий долг, долг чести свободных людей — с оружием в руках преграждать путь врагу. А не устраивать свары между собой.

— Государь! — обратился к нему Джустиниани.

Константин повернулся к кондотьеру.

— Я прошу твоего суда! Если причиной возникшей ссоры стало дерзостное поведение моего мальчишки — адъютанта, я беру на себя всю меру вины и ответственности. Но прав ли он был или виноват, послал я его я к мегадуке исходя из острой потребности в орудиях. Без пушек выдержать новый штурм на проломленных во многих местах стенах будет непросто.

Василевс помолчал, кивнул головой и обратился к Нотару:

— Может ли мегадука без значительного ущерба для своих позиций выделить часть орудий кондотьеру Джустиниани?

Лука демонстративно повел плечами.

— Это ослабит оборону вверенного мне участка. Но если будет на то воля государя…..

— Да, мастер Нотар. Это будет разумным решением.

Произнеся это, Константин тронул шпорами коня и медленной рысью направился обратно. Головокружение, не оставляющее его все это время, начало быстро нарастать. Константин почувствовал, что может не удержаться в седле. Он чуть скосил глаза в сторону — по правую руку его сопровождал Феофил Палеолог. Если бы можно было подозвать к себе этого близкого по крови и по духу человека, опереться рукой о надежное плечо соратника и друга!

Но нет, нельзя забывать, что на него, на государя, сейчас, как и всегда, устремлены глаза всех горожан. Недопустимо для правителя хотя бы на миг проявить слабость на виду у тех, в чьем представлении он был, есть и будет символом праведной борьбы. Константин собрал в кулак всю волю, едва заметно тряхнул головой и прибавил шпор коню.