Нераскаявшаяся (ЛП)

Я ничего не сказал. Я обнял его напоследок. И так мы стояли и смотрели друг на друга. Потом я было стал уходить, а он крикнул мне вдогонку: Прощай! Я обернулся. Он неподвижно застыл у ворот Пючсерда. Высокий, немного сутулый, худой и смуглый, в старой синей одежде, всё же красиво облегавшей его плечи. Он снова движением головы отбросил назад упавшие на лоб волосы, поднял руку, и то ли помахал ею, то ли протянул ее ко мне. Его красивое, очень смуглое лицо казалось мне умиротворенным. Больше я не видел его живым.

Я вспоминал встречу в день святого Иоанна у входа в церковь Богоматери Бурга в Рабастен. Опасения и радость Гильельмы. Доверчивое и нежное нетерпение Берната. Но Бернат не пришел на условленную встречу возле Богоматери Пючсерда. Там был Пейре Изаура, который сказал мне, со слезами на глазах, что Бернат умирает в больнице для бедных, массивном здании прямо за церковью. Он привел меня туда. И я увидел там своего друга, молчаливого и неподвижного. Его тело лежало, вытянувшись, в углу, нагое, укрытое старой тканью, голова упала на плечо. Пейре Изаура и я, мы сами похоронили его в углу для бедноты, на кладбище Богоматери Пючсерда. Какая–то одетая в черно–белое монахиня отдала мне его пожитки и обувь, которые могли еще пригодиться.

Бернат Белибаст. На заре этого дня, когда мы должны были встретиться, его нашли лежащим у подножия городских укреплений. Он еще дышал. Он умер через несколько часов после того, как его перевезли в больницу, не произнеся ни слова. Его товарищ Пейре Изаура, обнаруживший его умирающим, упал на его тело и горько плакал. Все решили, что это был несчастный случай. Этим прекрасным летним утром я стоял на кладбище в Пючсерда, в самом центре города, и дрожал от холода. Я даже не заботился о том, слушает ли меня Пейре Изаура. Я говорил, но на самом деле, говорил не с ним. Я громко говорил, что я скоро уйду. Уйду, когда окончится летний сезон, на зимние пастбища. Со своими баранами или без них, я пересеку Сьерра де Кади, виднеющуюся на горизонте, я пройду Бергедан, я пойду дорогой в землю Лерида, я наймусь на виноградники в Сервера, и я встречу доброго человека.

Я всё еще говорил с ним, с Бернатом. Я отвечал ему.

Я слишком хорошо понимал, что он не переставал повторять про себя все эти дни, но так и не осмелился сказать. Пейре, ты мне ее доверил. А я не смог защитить ее, как я обещал тебе. Бернат, ты не мог защитить ее, никто не может защитить нас от власти Церкви, которая сдирает шкуру.

Бернат. Мы сделали для нее всё, что могли. Она пошла за нами, она выбрала свою дорогу. Стала дочерью света.

И на могиле Берната, над общей ямой для бедных, я молился так, как молимся мы. Как Бернат и Гильельма, как мой брат Гийом, как наши матери и отцы. Неужели в этом мире больше не осталось добрых людей, которые будут молиться за нас Отцу Небесному — чтобы Он избавил нас от зла? Неужели же мы все умрём без утешения?

Paire sant, Dieu dreiturier …

Отче Святый, Боже Правый… Дай нам познать то, что Ты знаешь. И полюбить то, что Ты любишь.

Фаидит.

1 ноября 2000 г. — 1 мая 2001 г.

ЗАПОЗДАЛЫЕ ОПРАВДАНИЯ

В преддверии эпохи Столетней войны и Черной чумы катары Лангедока потеряли своих последних утешителей.

Жан Дювернуа. Заключение к статье о Пейре Отье (1970 год)

Написание — или скорее приключение — этой книги является плодом тщательного исторического исследования, прежде всего текстов, но также и пейзажей. Но я никогда бы не посмела взяться за такое предприятие, если бы не Жан Дювернуа, проложивший и разровнявший передо мной дорогу, предтеча всех серьезных исследований о катаризме в европейской историографии.

Жан Дювернуа не ограничился огромной работой по изданию и переводу реестра Инквизиции Жака Фурнье, сделав тем самым общедоступными незабываемые трагические и живые диалоги пастухов с инквизитором. Он также глубоко и критически исследовал последние годы истории окситанских катаров, особенно анализируя приговоры Бернарда Ги и публикуя выдержки из них. Без него, без наших давних и бесконечных обменов мнениями, без нашей далекой и радостной дружбы, я бы не осмелилась зайти так далеко (а, может быть, и вообще ни на что не осмелилась).

Но после бессмертной, огромной и немного магической работы Эммануэля Ле Рой Лядюри, маленький непокорный народец Монтайю как бы снова воскрес из мёртвых и определенно зажил своей жизнью, очень конкретной жизнью, начиная с 1975 года. Именно это искусила меня осмелиться и рискнуть переступить порог этих маленьких домиков, вдохнуть их дым, послушать разговоры — громко и шепотом — под горным небом.

Я обнаружила Гильельму Маури в 1988–1992 гг, когда писала книгу «Катарские женщины». И после этого я просто не переставала думать о ней. Я стала всё тщательнее анализировать эти небольшие отрывки текстов, где она представала вначале несчастливой в браке, а потом подругой еретиков. И в этой книге, которую я написала о ней, я попробовала «заполнить» лакуны в ее истории, ставя ее в ситуации, хорошо известные нам из документально подтвержденных историй других людей. И все этапы ее жизни, вся пройденная ею дорога, реконструированы мною как можно более правдоподобно — насколько это вообще возможно.

Самым отважным моим открытием был Бернат Белибаст. Я абсолютно уверена, что Гильельма ушла с ним, и более того, что их отношения носили любовный характер. Такой вывод я сделала из текстов, и это видно как минимум с точки зрения фемининного критического подхода. Но больше мне ничего не известно. Возможно, я несколько преувеличила роль Берната, как проводника Фелипа де Кустаусса в Сабартес, а также катарской Церкви в Альбижуа и Тулузэ. Фактически, нам почти ничего не известно о нем, после того, как он поселился вместе с Гильельмой в Рабастен в июне 1306 года, и до его смерти в расцвете лет летом 1311 года, за исключением короткого упоминания о его присутствии в Торроэле де Монгри с другими беженцами весной 1309 года.

Но я не особенно рисковала, описывая последние дни этой двадцатилетней девушки, которой навсегда останется Гильельма. Несмотря на то, что мы не располагаем ни ее показаниями, ни ее приговором, нам известно, что она никогда не вышла из Мура Каркассона. И никогда больше не появилась в Монтайю. Ее братья, Пейре и Жоан, были живы и давали показания перед инквизитором в 1324 году, но в списке живых узников Мура Каркассона из графства Фуа, составленном в 1312 году, ее уже нет. И нет ни ее брата Гийома, ни ее матери Азалаис. Без сомнения, они умерли в Муре. Описание последних дней Гильельмы и ее брата Гийома и всех этих ужасных вещей, которые с ними происходили, основаны на абсолютно точной информации о последних днях огромного количества узников Инквизиции, подобных им. Хочу заметить, что физические пытки применялись не очень часто, а именно тогда, когда инквизиторы считали нужным «заставить кого–то говорить», когда Инквизиция нуждалась в срочной информации — например, если им нужно было выяснить местопребывание какого–нибудь доброго человека, который был еще на свободе, и схватить его.

Зато нам очень точно известна судьба, вовлечение и конец остальных окружающих обоих романтических героев этой книги храбрых людей (выражение принадлежит Жану Дювернуа, который знает их лучше, чем кто–либо) — мученичество (поскольку только так можно назвать сознательный выбор страшной смерти) последних добрых людей, костер Пейре Бернье, вновь впавшего в ересь, сожжение трупа Жаметты, вечное заточение Бланши де Фергюс и бегство Гийома Фалькета. Нам известно также, что Пейре Маури, хороший пастух, свободно жил, бродя по зимним и летним пастбищам на протяжении десяти лет вместе с таким неоднозначным персонажем, как Гийом Белибаст…

Потому в этой книге есть всё самое главное: все эти слова, все эти речи, которые они произносили, и которые в большинстве случаев я просто переписала из показаний и свидетельств перед Инквизицией, из трактатов и ритуалов катаров и приговоров инквизиторов. Все эти слова, произносимые добрыми людьми — слова, за которые они были замучены; все эти приговоры, звучавшие на самом деле; и слова самой Гильельмы: «С ним — ни живой, ни мёртвой» или «Служить добрым христианам», которые передает ее брат Пейре. Все эти почтительные жесты, которыми приветствовали добрых людей; руки, которыми их обнимали, все эти склоненные головы, вся эта сожженная вера, все эти загубленные жизни.