При дворе Тишайшего. Авантюристка

Стрешнева стояла у скамьи поодаль ни жива, ни мертва. У нее даже не хватало голоса позвать ее, упросить не подвергаться такой страшной опасности.

Но вдруг раздался смешливый голосок Марьи Даниловны:

— Сказывала — бабьи сплетники, так оно на поверку и выходит, — говорила она. — Никакого водяного в омуте нету, да и омут-то есть ли еще? Иди сюда, боярыня, скорее! Полюбуйся… Чудно так— вода темная, и в ней, опрокинувшись, месяц глядится…

Ободренная звуком ее голоса, Наталья Глебовна решилась подойти к ней и даже стать рядом с нею.

Марья Даниловна незаметно отступила на шаг…

— Нагнись-ко, погляди… — проговорила она и вдруг неистово вскрикнула. — Укусило что-то за ногу!

И затем, делая вид, что падает, повалилась всем телом на наклоненную над омутом Стрешневу и столкнула ее в воду.

VI

— Марья, что ты делаешь? — успела только вскрикнуть бедная женщина, падая в воду.

Но сила падения была так велика, что тело ее немедленно погрузилось в воду и зеленая тина, расступившись, тотчас же вновь сошлась и покрыла Наталью Глебовну с головой. Однако через мгновение она выплыла и стала неистово кричать, взывая о помощи.

Марья Даниловна стояла на берегу ни жива, ни мертва, растерянная, не зная, что делать. Лицо ее побледнело, губы судорожно улыбались и бессознательно шептали бессвязные слова:

— Туда тебе и дорога, благодетельница… Тони, тони… Никто не услышит твоих криков — усадьба далеко.

Но по тропинке сада уже раздавался сухой звук чьих-то торопливых шагов.

Стрешнев, обеспокоенный долгим отсутствием двух женщин, не утерпел дольше и вышел из дому, по направлению к озеру. На душе его было беспокойно; он знал, что настроение Марьи Даниловны в этот вечер было злобное, тяжелое, и, отлично изучив недобрый нрав ее, опасался, не без основания, как бы не вышло чего между двумя женщинами.

И он шел торопливо по тропинке, когда вдруг услыхал отчаянные крики с озера…

Тогда он бросился бежать и поспел как раз в то время, когда Наталья Глебовна, устав уже держаться на воде, вся обессиленная, стала медленно погружаться в воду.

С другой стороны поспевали люди, возвращавшиеся из дальнего угла сада, где они починяли беседку. Между ними была и карлица Матришка, жившая в доме Стрешневых — озлобленное, Богом обиженное существо, недавно наказанное Натальей Глебовной, по настоянию мужа, за воровство.

Никита Тихоныч, добежав до берега, мельком взглянул на бледное и улыбающееся лицо Марьи Даниловны и вдруг сразу все понял.

— Ты, негодница?.. — проговорил он ей и, быстро скинув камзол, приготовился броситься в воду.

Но в этом не было уже надобности.

Двое людей вошли в озеро, подплыли к тому месту, где погибала Наталья Глебовна, и дружными усилиями вытащили ее из воды и положили на берег.

— Спасли-таки окаянную, — услыхала около себя голос карлицы Марья Даниловна.

Как ни была она расстроена всем происшедшим, она с чувством радости услыхала эти шипящие злобой слова. Еще один враг Стрешневой! Значит, нежданный друг и союзник Марьи Даниловны.

— Да, спасли, — беззвучно проговорила она и вдруг, нагнувшись низко к Матришке, прибавила: — Повидайся со мной ночью… ужо, когда все успокоится. Переговорить надо.

— Слушаю, королевна… Беспременно прибуду.

Наталью Глебовну уложили на скамью. Она была без чувств от испуга, усталости' и борьбы. Ее взяли на руки и понесли в дом.

Стрешнев гневно взглянул на Марью Даниловну.

— Так-то ты, змея, платишь за хлеб за соль нашу? — сказал он ей.

Она ничего не ответила, только передернула плечами и, в свою очередь, зорко посмотрела ему в глаза.

И она тотчас же поняла, что в Стрешневе в эти несколько минут произошла большая перемена. В его лихорадочно возбужденном взоре не было и намека на то страстное чувство, которое владело им в этот вечер. Напротив, что-то чуждое, внезапно зародившееся, горело в них теперь. Она поняла, что это было презрение к ней, ненависть к женщине, которую он любил до сих пор, ненависть, такая же внезапная, как и та любовь, которая мгновенно завладела им при первой встрече с ней в таверне «Голубая Лисица».

— Ступай к себе, — твердо сказал он Марье Даниловне, — и жди меня уже. Ступайте и вы! — обратился он к людям и, когда они скрылись за деревьями, он сказал карлице: — А ты, Матришка, иди с нею и не спускай с нее глаз. Ты отвечаешь мне за нее.

— Слушаю, князь.

На лице карлицы промелькнула чуть заметная, почти неуловимая улыбка.

Затем он поспешил домой.

Наталью Глебовну уже раздели и уложили на кровать. Сенные девушки хлопотали около нее, но в их хлопотах не было уже надобности, потому что Наталья Глебовна очень скоро пришла в себя и даже чувствовала себя довольно сносно, так что, когда вошел в ее комнату Стрешнев, то она встретила его ласкобой и благодарной улыбкой.

Он подошел к кровати, нагнулся над ней, поцеловал жену и убитым голосом проговорил:

— Простишь ли меня, Наташа?

— Простить?.. — сказала она, — А за что же, Никитушка?

— За то, что взял в дом эту змею подколодную, эту Машку Гамонтову… За то, что заставил тебя дружбу водить с нею, когда она должна была просто быть твоей сенной девкой… Завтра же я прогоню ее отсюда.

— Я давно простила, Никитушка, — ответила ему добрая женщина. — Приколдовала она, видно, тебя своей красотою. Что делать, родной! Видно, так Бог судил. К тому же Господь наказал меня бездетностью, и некому было бы продолжать твой славный род. Я так и решила, что ребенок ее будет нашим и что ты примешь его в дом свой, как наше родное детище. Вот почему я и пеклась о ней.

— Она преступница, — гневно заговорил он, вспоминая свой вечерний разговор с Марьей Даниловной. — У нее был уже ребенок, с которым она неизвестно что сделала. Давно следовало бы казнить ее лютой казнью, да только еще казни такой не придумано.

Наталье Глебовне было теперь жаль расстаться с давно и страстно взлелеянной ею мечтою иметь в доме маленькое живое существо, хотя бы чужого ребенка, который скрасил бы ее скучное, одинокое существование. Она так любила детей и с такой завистью смотрела на них! Ребенка же своего мужа, хотя бы от другой женщины, она носила бы на руках и считала бы его, без всякой обиды и горечи в душе, за своего собственного.

Поэтому она поспешила оправдать, насколько это было возможно, Марью Даниловну.

— Никитушка, — тихо сказала она, — Марья— женщина гневная, и сердце у нее порою злобное. Да и откуда ему не быть злобному? Жизнь-то ее больно не красна была… Может быть, чего по лютости своей и наклепала она на себя.

— Она ничего точного не говорила, а только так понял я из всей ее повадки…

— Ну, видишь, может быть, ты и ошибся. Конечно, в том грех большой был бы и Господь покарал бы ее за такое неизмываемое преступление, одначе, и то сказать, может быть, из-за девичьего стыда и зазора не пожелала она иметь ребенка.

Стрешнев с ясно выраженным удивлением посмотрел на жену.

— Так нешто это оправдание, Наташа? Смерти ей мало за такое богопротивное дело! А за то, что она сейчас с тобой сделала? С тобой, которая полюбила ее и пригрела! Зверь лютый она, а не женщина…

— Так, Никитушка, так… Одначе, может, она и не нарочно столкнула меня…

Он отрицательно покачал головой.

— Не может того быть, — твердо сказал он. — По подлым глазам ее видел я, что нарочно.

— Ну, Бог простит ей, коли так. А я ей давно все простила.

— Ты добрая, кроткая голубка, Наташа. Но преступление ее требует наказания. Так отплатить нам за то, что мы ее приютили…

— Да ведь ты взял ее насильно, Никита. На себя и пенять нужно…

Он потупил взоры и вздохнул тяжелым глубоким вздохом.

Наталья Глебовна вдруг взяла его руку.

— Никитушка, — сказала она ему, и в голосе ее было столько ласки, что сердце Стрешнева дрогнуло, — вот что я придумала. Жизнь твоя со мною печальна. Детей у нас нет, да, видно, и не будет уж никогда… В голосе ее зазвучала глубокая тоска. — Жить так, как мы живем — нечестно. Надо жить по-Божьему. Хочу я освободить тебя… Что мне делать одинокой, нелюбимой на свете?..