Буйный Терек. Книга 2

Небольсин коротко рассказал майору о поручике Гостеве и о тщетных поисках своего названого брата.

— Го-стев… Э-э… как же, да кто у нас в полку, а то и в бригаде не знает Порфирия… Этого орла все знали. Он под Карсом, а затем под Байбуртом со своей ротой важно отличился. Ему за Карс — Владимира, а за Байбурт — штабс-капитана дали. А то, что не отвечали вам из нашего полка о нем, понятно… Ведь нет уже Порфирия…

Небольсин вздрогнул.

— Убит он? — с беспокойством спросил Огарев.

— Зачем убит? — спокойно сказал майор. — Жив он, жив, только нет его уже в нашем полку. Его, как храброго и образцового офицера, по приказу самого графа, — он поправился, — светлейшего князя Варшавского Паскевича в Эриванский гренадерский имени его светлости полк перевели… в поощрение и пример другим, как образцового офицера.

— Где же он сейчас? — облегченно спросил Небольсин.

— А там, где-то под Тифлисом, не то в Манглисе, не то в Белом Ключе, их полк расквартирован. Полк гренадерский имени самого светлейшего, на виду у Петербурга. Гостеву повезло, да-але-ко пойдет наш Порфирий.

— Он и стоит того… Георгиевский кавалер, человек честный, благородного сердца, храбрый… — подтвердил Небольсин.

Вечером к нему пришли кунаки — Тутанов, Абисалов и еще двое осетин, с которыми он познакомился в тот незабываемый день, когда в его честь в ауле был устроен кувд.

Уже три дня жил Небольсин в крепости, присутствуя на учениях частей гарнизона, принимая участие в репетициях отражения врага.

На военном совете офицеров гарнизона было решено: в случае появления мюридов не дожидаться их за стенами укрепления, а сильным отрядом выйти навстречу и в поле в маневренном бою отбросить горцев.

«Наступать самим, идти в поле, а уж в случае неудачи отойти под защиту крепости», — решил совет.

Небольсин почти весь день проводил вне крепости, иногда ночуя в ротах выдвинутой вперед пехоты, а чаще у своих осетин. Пятисотенная конная осетинская милиция вела наблюдение за Военно-Грузинской дорогой и производила разведку в сторону ингушского урочища Назрань. Казаки Владикавказского полка делали то же самое, но на левом фланге крепости, ведя разведку в сторону Тарских хуторов, ингушских аулов Экажево, Базоркино и Сурхахи. Пешие осетинские сотни усилили гарнизон села Ольгинского и возвели укрепление по реке Шалдон. Драгуны и донские казаки составляли кавалерийский резерв, а батальон куринцев, две роты апшеронцев, грузинская конница и армянская пешая дружина вместе с «женатыми» ротами и молоканской самообороной были расположены в крепости, составляя ее главный резерв. Окрестные осетинские аулы были готовы к встрече мюридов и тоже возводили завалы и копали рвы вокруг своих сел.

Прошло уже десять дней, но из Грозной не было приказания возвращаться назад; напротив, Вельяминов писал полковнику Огареву, чтоб они собрали в кулак все наличные силы крепости.

Далее генерал сообщал о том, что из Темир-Хан-Шуры в тыл мюридам и «для отвлечения их удара на линию» сформированы два отряда генерала Коханова и полковника князя Аргутинского-Долгорукого.

Несмотря на то, что тревожная военная обстановка не давала возможности углубляться в свои мысли, Небольсин часто думал о Чегодаевой. «Мы больше не встретимся…» — вспоминались ему прощальные слова Евдоксии Павловны, и грусть охватывала его.

Из Грозной все еще не было оказии, и «десять-двенадцать» дней давно истекли. Шла четвертая неделя пребывания Небольсина во Владикавказе.

Наконец на двадцать третий день из Грозной по постам летучей почты Огарев получил пакет Вельяминова для пересылки его нарочным в Тифлис.

За обедом комендант рассказал о письме, полученном им от генерала.

— Все говорит о том, что мы накануне нападения мюридов. Все господа офицеры, посланные из Грозной по крепостям, станицам и в Моздок, пока остаются на местах, — обращаясь к Небольсину, сказал Огарев.

Капитан кивнул, понимая, что сейчас им, конечно, надо было находиться на месте.

Вскоре Небольсин и Туганов ушли.

Уже собираясь прилечь на получасовой отдых после обеда, комендант, что-то вспомнив, сказал жене:

— Да-а, этот казначейский чиновник, что привез пакет и завтра отбывает в Тифлис, как его… не то Соловьев, не то Соловцев… сообщил мне, что дней пятнадцать назад кого-то из знатных гостей Вельяминова убила лошадь… Представляешь себе, Мари, картину… если это, конечно, правда.

— А кого именно, какого гостя? — поинтересовалась Мария Александровна.

— Он не помнит фамилии, да и мудрено ему знать, ведь у генерала всегда десятки разных гостей, порой даже неведомых ему самому. Эта привычка у Алексея Александровича осталась еще с Тифлиса, с ермоловских времен. — И комендант отправился спать.

Утром казначейский чиновник отбыл в Тифлис, и о происшествии в крепости Грозной было забыто.

Новые, более сложные дела возникли на линии.

Глава 19

Как это всегда бывает, наступление имама, хотя его ждали всюду, началось внезапно.

Кази-муллу ждали под Науром, готовились отразить нападение на Грозную, укрепляли Моздок, предполагали набег со стороны Гудермеса, а мюриды тремя быстрыми летучими колоннами спустились с гор и через Малую Чечню, минуя русские форпосты, ночными переходами подошли к Грозной. Одна колонна переправилась через Терек между станицами Павлодольской и Новоосетинской, ею командовал Гамзат-бек; другая, под начальством Шамиля, ринулась к Грозной; третья, под водительством Кази-муллы, скрытно пройдя западную часть Чечни, маршем через леса вышла к аулу Датых и, присоединяя к себе силою оружия ингушей, пошла через Назрань к крепости Владикавказ.

Но как ни скрытно двинулись мюриды в поход, об их выступлении знали генералы Вельяминов, Коханов и Розен, зорко через своих лазутчиков следившие за всем, что делалось в горах.

По русскому плану, заранее составленному в Тифлисе и одобренному Петербургом, «скопище» (как официально именовалось войско имама) следовало пропустить в глубь русских линий, дать им переправиться на левый берег Терека, заманивая слабым сопротивлением все дальше и дальше, а затем, захлопнув ловушку, концентрированным ударом со стороны Владикавказа, Грозной, Моздока и Темир-Хан-Шуры уничтожить противника.

— Началось! Теперь с помощью бога и русских солдат Кази-мулла пошел в мышеловку, которую уготовили ему мы, — сказал Вельяминов, получив ранним июльским утром донесения из нескольких источников о выступлении мюридов.

— Сейчас самое время пройтись по оставшимся без мужчин аулам, сжечь посевы, вырубить сады, угнать скот, взять аманатов, а когда разбитые на линии мюриды побегут обратно, покончить с ними на их же дорогах, — отдавая приказ выступить в горный Дагестан, сказал Коханов.

Казачки кипятили смолу и воду, держа их в котлах возле завалов; семейные роты, усиленные армянскими и осетинскими добровольцами, несли внутреннюю охрану; на дорогах патрулировали конные разъезды драгун, казаков и грузинско-осетинской милиции. Мирные кумыки вместе с людьми шамхала создали пятисотенный полк. Ханша Паху-Бике заняла своими отрядами дороги на Унцукуль — Гимры — Гергебиль.

Конные эскадроны князя Аргутинского вошли в Леваши и соединились с лакским ополчением и кавалерией ханши. Аулы, находившиеся на пограничной полосе, выжидали, боясь и мюридов и русских.

В крепость Владикавказ прибыли четыре с половиной сотни осетинской конницы. Еще триста человек пехоты влились в батальоны крепостной обороны. Ингуши из окрестных аулов Базоркино, Экажево и других в составе трех сотен пришли в конном строю. Казаки Владикавказского полка, молодежь станиц и хуторов потянулись к крепости.

Если вторжение Кази-муллы для штабов русских войск было в какой-то степени внезапным, то оно не было таковым для простых людей от рядового казака, «женатого» солдата до аульского жителя-осетина.