Тито Вецио

Тито Вецио мне мешал и мешает, я должен его устранить. Это неизбежно так же, как и законы природы. Его гибель будет звуком того самого инструмента, на котором веками играют самые великие артисты и бездарные невежды.

Рассуждая таким образом, этот хитрый философ еще раз осмотрел местность и дорогу, ведущую к храму Дианы Тифатинской, после чего вернулся в лагерь.

МАКЕРО И ЧЕРЗАНО

Два дня спустя после поражения римского отряда в лесу Клании, в то время, когда в Капуе народонаселение обоего пола спешило толпами в храмы богов молиться о спасении города, которому ежечасно грозил приступ мятежников, в караулке около ворот Юпитера в первом часу ночи собралось около двадцати легионеров. Все они были в самом лучшем расположении духа и, нисколько не думая об опасности, пили вино, играли в кости и болтали.

Шлемы, дротики, мечи и вообще всякого рода оружие стояло в углу, солдаты, полулежа и сидя на грязных скамьях, страшно шумели и если бы в это время в караульню заглянул кто-нибудь из начальников, то был бы не слишком доволен поведением своих подчиненных.

Римское войско все больше и больше предавалось разврату, пьянству и игре. В распущенных легионерах претора Лукулла уже нельзя было узнать победителей латинцев, этрусков, галлов, Пирра и Ганнибала. Гай Марий, разрешив прием в войска пролетариев, уничтожил право выбора и тем лишил войско людей из среднего сословия, сравнительно образованных и более воспитанных, чем выходцы из низов.

Нововведения Мария, как всякая реформа, были переходными. Легионеры не были ни солдатами ни гражданами, и впоследствии стали орудием в руках первого честолюбца, желавшего путем насилия и тирании достичь своих бесчестных целей.

Таким образом, Марий приготовил наемных убийц, которые впоследствии в руках Суллы обрушились на своего старого полководца и реформатора, загнав его в Минтурнские болота.

Этим же путем прошли и преторианцы, провозглашавшие впоследствии империю и продававшие ее с публичных торгов! [211]

Среди компании пьянствовавших, игравших и шумящих солдат был и наш знакомый «храбрый» воин Макеро.

Благодаря протекции назначенный помощником центуриона в отряд Лукулла, храбрый воин, хотя и старался держать себя с достоинством, но, несмотря на свои клятвы Геркулесом и Марсом, служил предметом всеобщих насмешек.

В этот вечер Макеро был особенно не в духе.

— Теперь твоя очередь поцеловать амфору, — обратился к нему старый легионер Портений.

— Не хочу, сегодня у меня нет жажды, — отвечал Макеро, к величайшему удивлению всей компании.

— Именем всех богов и богинь! Неужели Макеро пить не хочет? Что с тобой случилось?

— Мне холодно.

— Пей — согреешься.

— Спать хочется.

— Пей — и уснешь.

— Не хочу пить, не до того; мне в голову лезет тысяча грустных мыслей.

— Пей, пей и пей!

— Неужели ты не можешь посоветовать мне ничего другого?

— А другое средство — игра. Ты вслушайся, какая приятная музыка от перемешивания костей в кубке. Рискни-ка несколькими десятками сестерций. Клянусь Геркулесом, ты более целебного средства от всех возможных недугов не найдешь. Вино, игра и вино! Изменила тебе любовница — играй в кости. Тебе не удается покорить жестокое сердце какой-нибудь красавицы — играй! А если тебя долги беспокоят — играй и пей, — Вакх [212] заставит тебя позабыть все заботы.

— Да, да! — вскричали хором все солдаты. Партений прав, нет заботы, которая устояла бы против вина. Пей, и ты увидишь, какое благотворное действие окажет оно на тебя.

Макеро, убеждаемый этой логикой и верный своему инстинкту, приложил губы к амфоре и весьма продолжительное время не выпускал ее из своих объятий.

Покончив с этим, храбрый помощник центуриона вытер рот обшлагом рукава, взял кубок с костями, начал их мешать и вскрикнул:

— Ну, кто поставит против меня двадцать сестерций?

— Я, я, я, — отвечали несколько солдат.

— А я отвечаю против всех! — говорил Макеро, входя в азарт и забывая то печальное обстоятельство, что фальшивую кость, налитую свинцом, он на этот раз не захватил с собой. [213]

Макеро бросил кости на стол и — о! ужас! — проиграл.

Партений в свою очередь бросил кости и сделал пятнадцать.

Солдаты завыли от радости.

Макеро побледнел и теперь только вспомнил, что он оставил на квартире свои заветные фальшивые кости!

Портений бросил еще раз, и опять ему выпало семь очков.

Макеро ободрился и пробормотал сквозь зубы: «Кажется, дело-то можно поправить».

— Что же ты там шепчешь? — кричали солдаты — кидай!

Макеро бросил — и опять проиграл.

Солдаты, не обращая внимания на ярость помощника центуриона, дружно хохотали.

— Браво, браво!. Опять собачий глаз. Тут что-то неладно, — говорили они, посмеиваясь, — это весьма скверные предзнаменования!

Макеро тоже силился улыбаться, но на его звериной физиономии ничего кроме отвратительной гримасы не выходило.

— Будь я на твоем месте, Макеро, — сказал Портений, — я бы испытал еще счастье.

— Конечно, лучшего средства нет для уничтожения дурного предзнаменования, — кричали собеседники.

— А если я еще раз брошу неудачно?

— Это невозможно!

— Я ставлю пятьдесят сестерций.

— Чтобы ни выпало, лишь бы не собачий глаз?

— Да.

— В таком случае было бы крайне глупо не пользоваться такими шансами. Я принимаю. Дайте мне кости.

— Идет, на три ставки! — вскричал один из играющих.

— Будет тебе каркать, проклятая ворона! — отвечал, побледнев, Макеро.

— В таком случае, ты мне должен отдать семьдесят сестерций.

— Нет, я предпочитаю попытать счастье, — сказал, побледнев, Макеро и дрожащей рукой бросил кости.

— Собачий глаз! — загорланили все солдаты, с суеверным страхом отходя от стола, на котором три раза выпал собачий глаз.

Игра прекратилась. Макеро сидел, потрясенный, с выпученными глазами, точно перед ним стояло приведение. После первого крика радости наступила тишина. Солдаты с удивлением глядели друг на друга, относя несчастье помощника центуриона к дурному предзнаменованию. Каждый из них украдкой целовал фаллум [214] и бормотал сквозь зубы магические слова: «ardanabon, duknaustra, abracadabra». [215]

Первым прервал тяжелое молчание Партений.

— Полно, дружище, не печалься, — сказал он, ударяя по плечу Макеро. Сегодня проиграл, ну, а завтра отыграешься. Авось и тебе фортуна улыбнется.

— Желаю, чтобы твое предсказание сбылось, — отвечал проигравшийся храбрец, Что же касается дурного предзнаменования, я полагаю самое лучшее об этом не думать. Хотя, сказать правду, сегодня я с самого утра в дурном расположении духа, все это африканская образина наделала.

— О каком африканце ты говоришь?

— О неразлучном приятеле Тито Вецио, о нумидийце, сражающемся в лагере мятежников. Сегодня я его видел со сторожевой башни. Он был верхом на лошади, как видно, осматривал окрестности города. Жаль, что между нами было большое расстояние, а то бы я его угостил железной закуской. К сожалению, я ограничился лишь наблюдениями за его действиями, чтобы в случае необходимости поднять тревогу. Вскоре он уехал, что доставило мне большое удовольствие, потому что образина этого африканского зверя, цвета кампанской посуды, напоминала мне самые неприятные минуты в моей жизни. Однако полно думать о проигрыше и проклятом нумидийце, будем лучше пить.