Генерал террора

   — Правильно, милый Флегонт. Если прапорщик Крыленко у красных стал военным министром, почему бы юнкеру славного Павловского училища не командовать... ну, хотя бы одним городом? Скажем, Казанью?

Савинков шутил, но тут же, пинком сапога открыв дверь к генералу Рычкову, высказал без обиняков:

   — Шли бы вы к такой другой... бляди, наш ни к чему не способный генерал. Даже и к этой-то драной кошке!

Он схватил за отворот фривольно-прозрачного платьица рассевшуюся на диване девицу и пустил её носом к Двери.

Рычков пытался застегнуть свой распахтанный генеральский китель:

   — Да вы знаете... да я вас арестую, бузотёр несчастный!

   — Арестовать? Савинкова? Попробуйте.

Генерал Рычков кое-как совладал с кителем, но слов от бешенства не находил.

   — Ну, прикажите... хотя бы своему адъютанту! — Савинков весело глянул в глаза подбежавшего юнкера.

Юнкер Клепиков без всякой субординации расхохотался:

   — Да ну вас, господа генералы!..

Савинков меж тем уселся в кресло и закурил неизменную сигару.

Рычков звонил куда-то, кого-то приглашал, вызывал, требовал, но заглядывавшие к нему офицеры прыскали в рукава и под любым предлогом спешили убежать. Все они были членами «Союза». Как, впрочем, и генерал-лейтенант Рычков...

Флегонт Клепиков, погасив свой неслужебный смех, стоял между двумя генералами — истинно слуга двух господ! — и не успевал поворачивать голову на гневные голоса. Один кричал:

   — Это чёрт знает что! Какой-то штатский бомбист будет мне указывать!..

Другой спокойно, сквозь дымок сигары:

   — Не указывать — приказывать. Не забывайте: я — председатель «Союза защиты Родины и Свободы».

   — Так почему же не защитите её, Родину-то?!

   — В отличие от вас, я защищал до последней возможности. Вместе с полковником Бреде. Вместе с полковником Перхуровым.

   — Так почему же сдали Рыбинск? Ярославль?

   — Да потому, что у меня такие генералы... бляди их уличные побери!..

   — Вы забываетесь... совсем забываетесь!.. — дрожащей рукой даже за кобуру схватился Рычков.

   — Забываетесь вы, генерал. Я стреляю получше вас и ещё ни разу в своей жизни не промахнулся. — Савинков даже не встал с кресла. — Спрячьте свой наган. Исключаю вас из членов «Союза». За бездарность, заметьте.

   — Да пошёл он... знаете куда ваш «Союз»!..

   — Знаю, генерал. Всё это время думаю...

   — Думаете... когда переодеваетесь под пролетаришку!

   — Я прошёл такую школу подпольщика, что прошу меня не учить. Сейчас я вынесу очень важное решение... Но прежде прикажите подать вина и чистых бокалов, — небрежной рукой отодвинул он измазанный помадой бокалишко. — Есть тут у вас кто-нибудь, кто может исполнить приказ?

Этот приказ толпившиеся в коридоре офицеры услышали и с удовольствием исполнили. Думали, примирение. Думали, очередная посиделовка. К этому здесь уже привыкли. Чехословаки постреляют в красных — и вино пить пойдут; не дураки, чтоб за пьянствующих русских головы на чужой земле класть. Русские офицеры с удовольствием сходят в штыковую атаку против согнанных Троцким поволжских крестьян — и к чехословакам присоединятся. Крестьяне пощёлкают из окопов в своих радетелей, просто ради забавы, в голубое небушко, не вставая, — и тоже закусывать усядутся под сальце-смальце. У них земля не пахана, сенокос давно перестоял — чего торчать под Казанью? Басурманская Казань им до солнышка не нужна!

Офицеры закусывали, слушали рассуждения «Генерала террора». Приказ другого, золотопогонного генерала: «Арестовать!» — всерьёз не воспринимали. Золотопогонный тоже закусывал, не зная, как выкрутиться из своих бессмысленных угроз.

Выход нашёл сам Савинков.

   — Здесь много нас, членов «Союза защиты Родины и Свободы». Мы вполне можем принять решение... о роспуске «Союза». Да-да, — остановил он всякое возражение. — Это не минутный гнев, это закономерный исход. Не вспышка безумной обиды — я по дороге сюда обдумал. Тайное общество может существовать только в той части России, которая занята большевиками. Здесь земля свободная. Пока — по крайней мере. Эту землю надо защищать, а не опутывать словесами. Да-да, Виктор Михайлович, — кивнул он откуда-то взявшемуся Чернову. — Всё вояжируете? Из Москвы в Самару, из Самары — в Казань, в Уфу... А дальше?

Чернов, обиженно хлопнув дверью, затопал по коридору. Савинков продолжал в примолкшем кругу офицеров:

   — Дальше — надо воевать. Я сегодня подготовлю обращение к членам «Союза». Надеюсь, меня поймут. Незачем играть в конспирацию на свободной земле. Честь имею, господа офицеры! Завтра я уезжаю на фронт.

Удивление было всеобщее:

   — Ну, Борис Викторович!..

   — На фронт?

   — Куда?..

Савинков допил бокал, притушил в пепельнице недокуренную сигару и ответил:

   — К полковнику Каппелю. Рядовым волонтёром. Ещё раз — честь имею, господа.

Следом за ним встал и юнкер Клепиков. Вытянулся перед генералом Рычковым:

   — Я тоже — честь имею! На фронт. За своим генералом-волонтёром.

На улице ему Савинков попенял:

   — Ах, Флегонт, Флегонт!..

Но попенял добродушно. Да чего там, с радостью.

VIII

Полковник Каппель носил в своих генах дальнюю немецкую кровь. Но он верой и правдой служил российскому Отечеству. Слова такого громкого, конечно, не произносил. Просто был верен воинской присяге, изменить не мог. Кого угодно могла ввести в заблуждение его пронемецкая педантичность. Но только не Савинкова. Во-первых, он в семнадцатом году встречал на фронте полковника Каппеля; во-вторых, в Казани наслушался эсеровских говорунов, рад был подружиться с боевым офицером. Его не удивило, когда он в сопровождении Флегонта Клепикова, опять переодевшегося в форму Павловского училища, с императорскими вензелями на погонах, без предупреждения и без доклада попал, что называется, на расстрел.

   — Вы заслужили, подпоручик, десять винтовок. Вы их получите. Глаза завязать?

   — Не... надо... не надо! — вытянулся перед строем бледный как полотно, ещё безусый мальчишка.

   — Последняя просьба? — поднял руку в белой перчатке Каппель.

   — Только одна, господин полковник, — мальчишка обрёл твёрдый мужской голос, — моему отцу-подполковнику сообщите, что пал смертью храбрых... за Россию!

   — Будет исполнено, господин подпоручик, — рука в белой перчатке резко пошла вниз.

Она ещё не успела коснуться бедра, как грохнул залп. Подпоручик упал на колени, потом, как бы поднимаясь, ткнулся мальчишеским вихром — фуражка слетела — в пыльную, прокалённую землю. Савинкову вдруг вспомнились давние, когда он ещё был комиссаром Временного правительства, слова покойного Лавра Георгиевича Корнилова; как раз вводилась, не без нажима и его, Савинкова, смертная казнь на фронте. Во время первого, показательного, расстрела Корнилов вот так же стоял перед строем и говорил: «Один вовремя расстрелянный трус спасёт сотню солдатских жизней». Тут — не Корнилов, тут полковник немецкой крови... и не боится публично лить русскую кровь...

Каппель повернулся и мерным шагом пошёл вдоль полкового строя, по команде «Смирно!» наблюдавшего экзекуцию. Савинкову пришлось догонять. Но полковник ещё успел подать следующую команду:

   — Вольно. Почиститься, проверить оружие. Пообедать. Через два часа выступаем.

Стоявший в четыре шеренги строй рассыпался и разбежался за своими ротными и взводными. Каппель, взглянув на ручные часы, тоже собрался уходить.

Савинкову не оставалось ничего иного, как напомнить о себе. Он приложил руку к фуражке:

   — Волонтёр Савинков прибыл в ваше распоряжение.

Следом его спутник:

   — Юнкер Клепиков!..

Полковник Каппель остановился:

   — Борис Викторович, я не удивлюсь, если вы завтра объявите себя волонтёром... скажем, всего земного шара. Были вы французским волонтёром, были военным министром, были петроградским генерал-губернатором, были, как слышал я, отменным террористом, в Ярославле и Рыбинске чуть не создали новую российскую республику, — теперь ко мне? Не обессудьте, я знал о вашем прибытии. В Казани у меня свои люди, что надо, докладывают. Лишний штык не помешает. Но вы видели, какие у меня, в отличие от казанских болтунов, жестокие порядки?