Елизавета Петровна

Приказав заложить сани, Елизавета Петровна отправилась к себе, чтобы переодеться. Жанна пошла с ней, чтобы помочь ей. Цесаревна скоро была готова и уже собиралась уходить, но тут её точно подтолкнуло к аналою, на котором лежала её фамильная икона, и она опять принялась долго и пламенно молиться.

– Клянусь Тебе, Боже, – закончила она молитву, – что если ты дашь мне русскую корону, все прежние ужасы канут в забвение. Клянусь Тебе править в милости, правосудии и законе!

– Я верю, что Бог принял и выслушал ваш обет! – торжественно сказала Жанна.

Затем цесаревна и Очкасова пошли к дверям, чтобы соединиться с остальными. В зале их с нетерпением ждал Лесток с орденом св. Екатерины и серебряным крестом в руках. Он надел Елизавете Петровне орден на шею, сунул в руку крест и сказал:

– Готово!

Но в этот момент Елизаветой Петровной овладел последний приступ слабости. Её колени подогнулись, руки беспомощно опустились.

– Да что ещё за комедия! – нетерпеливо крикнул грубый Лесток и, взяв царевну за руку, без всяких церемоний потащил её на двор.

Там уже стояли запряжённые сани. Елизавета Петровна с Жанной и Лестоком уселись в первые, сзади уцепились Воронцов и Шуваловы. Алексей Разумовский, Салтыков и Грюнштейн с товарищами поместились во вторых санях. Затем все во весь опор помчались в казармы Преображенского полка.

Вдруг передние сани остановились и потом резко свернули вбок. Елизавета Петровна, как оказалось, приказала сделать крюк, чтобы заехать к Шетарди и сообщить ему о своём решении.

Действительно, остановившись у ворот посольского дома, она приказала немедленно вызвать маркиза и сказала ему, поражённому и растерянному этим необычным визитом:

– Пожелайте мне счастья, друг мой! Я мчусь навстречу славе и трону!

Прежде чем растерянный маркиз успел сказать хоть слово, сани опять во весь опор помчались далее.

Когда кортеж доехал до съезжей избы полка, часовой забил тревогу. Но Лесток, взявший теперь в свои руки руководство ночной операцией, кинжалом пропорол барабан, а подъехавшие с Грюнштейном гвардейцы кинулись в казармы, чтобы предупредить товарищей.

В те времена офицеры, за исключением одного дежурного, жили не в казармах, а в городе. Услыхав тревожный бой, сейчас же оборвавшийся, дежурный офицер выскочил с обнажённой шпагой на двор съезжей избы. Его арестовали, причём он не оказал ни малейшей попытки к сопротивлению. Вслед за тем на двор выбежали гвардейцы.

– Знаете ли вы меня, дети? – обратилась к ним Елизавета Петровна. – И знаете ли вы, чья я дочь?

– Знаем, матушка, знаем! – хором ответили гвардейцы.

– Меня хотят силой заточить в монастырь! Пойдёте ли вы за мной, чтобы помешать врагам надругаться над вашей царевной?

– Мы готовы, матушка, мы их всех перебьём!

– Если вы будете говорить об убийстве, тогда я уйду от вас. Я не хочу, чтобы без нужды лилась кровь!

Солдаты, огорошенные этой неожиданной отповедью, недовольно забормотали что-то.

Однако Елизавета Петровна быстро овладела положением.

– Я клянусь умереть за вас, если это понадобится, – воскликнула она, высоко поднимая крест. – Поклянитесь же и вы умереть за меня, но не проливая чужой крови без необходимости!

Солдаты торжественно дали требуемую клятву.

Тогда Елизавета Петровна скомандовала: «Идём!» – и в сопровождении трёхсот гвардейцев направилась по Невскому проспекту.

На Адмиралтейской площади она вылезла из саней и пошла пешком. Но снег был довольно глубок, её маленькие ноги вязли, и приходилось идти очень медленно.

– Матушка, да мы так никогда не дойдём! – взмолились гвардейцы. – Давай-ка лучше мы понесём тебя! – и двое рослых гвардейцев подхватили её на руки и понесли.

Быстрым, походным шагом отряд дошёл до Зимнего дворца. Тут Лесток отделил двадцать пять человек, которым было поручено арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. Затем он выбрал восемь наиболее смелых и развитых гвардейцев, которым надлежало последним ловким ударом обеспечить торжество замысла. Пользуясь знанием пароля и притворяясь, будто они просто совершают обычный ночной обход, гвардейцы с невинным видом подошли к четырём часовым, охранявшим дворцовую дверь, и быстро обезоружили их. Затем во двор вошли остальные гвардейцы. С прежними восемью гвардейцами Елизавета Петровна прошла в кордегардию.

Бывший там офицер отчаянно закричал «на караул», но солдаты кинулись на него со штыками, и Елизавете Петровне стоило больших трудов спасти офицера от неминуемой смерти. Затем царевна в сопровождении Жанны и восьми гвардейцев поднялась в спальню правительницы. Сама она осталась в глубине комнаты, Жанна же вместе с гренадёром Ивинским (тем самым, который впоследствии оказался замешанным в заговоре против Елизаветы Петровны) подошла к широкой кровати, тонувшей в пышных складках балдахина. Мягкий ковёр совершенно заглушал шаги вошедших. Да и судя по страстному шёпоту правительницы, доносившемуся из-за балдахина, ей было теперь не до того, чтобы слышать что бы то ни было.

– Милая Юлия, – умирающим от упоения и неги голосом шептала Анна Леопольдовна, – милая Юлия! Как я люблю тебя!

Звук страстного поцелуя прервал её шёпот.

Ивинский резко отдёрнул занавеску балдахина.

– Кто осмелился… – гневно начала правительница, но, увидев Жанну, фигура которой была освещена факелами стоявших в глубине гвардейцев, запнулась, вскрикнула и отшатнулась назад.

– Очкасова! – раздирающим голосом вскрикнула любимая фрейлина.

– Да, это я! – ответила Жанна, – Вставайте, ваше высочество, и благоволите одеться! Нам надо свести кое-какие старые счёты!

Анна Леопольдовна хотела что-то ответить. Но тут её взгляд упал на группу гвардейцев и царевну Елизавету, стоявших в глубине. Она вскрикнула и упала в обморок.

Оставив здесь часть гвардейцев, которым было приказано арестовать правительницу и её фрейлину, Елизавета Петровна отправила несколько солдат за принцем Брауншвейгским, сама же прошла в детскую, где нянька держала на руках проснувшегося от шума малолетнего императора. Ребёнок вдруг замолк и потянулся к ней ручонками.

Елизавета Петровна взяла его на руки, приласкала, успокоила, после чего сказала:

– Бедный ребёнок! Ты-то ни в чём не виноват, и тебе приходится страдать за чужие грехи. Но я постараюсь, чтобы тебе было хорошо!

Да, цесаревна «постаралась»! Иоанну Антоновичу было действительно «очень хорошо».

Но в тот момент она была искренна: суровая судьба Иоанна Антоновича была внушена императрице Елизавете маркизом Шетарди, который намекал даже, что не худо было бы казнить несчастного рёбенка, дабы отрезать возможность каких-либо выступлений от его имени.

Арестовав всю семью правительницы, Елизавета Петровна вернулась к себе во дворец. Там её уже ждали все недавние враги, приведённые туда связанными. Цесаревна приказала отправить всех их в Петропавловскую крепость, куда было уже приказано отвести правительницу, Менгден и принца Брауншвейгского.

Тем временем несколько преображенцев поскакали верхами во все стороны, объявляя повсеместно о совершившемся. Занималась заря. Отовсюду к дворцу Елизаветы Петровны стекались толпы. Тут были генералы и крепостные мужики, архиереи и простые солдаты. Все встречали со стороны Елизаветы Петровны самый ласковый приём. В два часа дня комиссия, состоявшая из высшего духовенства и высших государственных чинов, приветствовала цесаревну титулом императрицы всей Руси!

XXI

РАЗОЧАРОВАНИЕ ЖАННЫ

– Я в отчаянии, Анри. – воскликнула Жанна, положив свою хорошенькую головку на плечо мужа, – да, положительно в отчаянии! Неужели все мы ошиблись? Неужели все наши старания ушли впустую, и бедная Россия по-прежнему должна будет страдать?

– Да в чём дело, птичка моя? – ласково спросил Суврэ, обнимая Жанну.

– Я не узнаю в императрице Елизавете прежней царевны! Где её ласковость, доброта, доступность, мягкосердечие? Как только она твёрдой стопой встала на трон, так посыпались одно самодурство за другим, одна жестокость за другой! Где же все широковещательные обещания, где же все сладкие слова? Туман рассеялся, и за ним оказывается опять каменистая, суровая пустыня. Неужели того, что мы сделали, не к чему было делать? Неужели все жертвы были бесплодны?