Последний путь Владимира Мономаха (др. изд.)

— Ты — кузнец Коста…

Тот стянул с головы красный колпак, почерневший от дыма кузнечного горнила.

— Я, князь! Счастливый тебе путь!

Мономах вспоминал что-то.

— Ты ведь мне меч чинил зимой.

— Рукоять, — уже приветливее ответил кузнец, потому что всегда приятно поговорить о работе, сделанной на похвалу. Он некогда ковал этот меч, час за часом выбивал на серебряном наконечнике красивый узор, а на рукояти изобразил двух зверей, вцепившихся один в другого, с извивающимися хвостами. Они и составляли рукоять. С тех пор прошло немало времени. Мономах стал стариком, да и у него самого поседела голова. За работу его тогда похвалили. Но в Переяславле жили другие сереброкузнецы, и у них было из чего делать водолеи или женские украшения, а он имел только много силы в руках, чтобы бить молотом о наковальню, и мечтание в сердце о прекрасном светильнике. Ему теперь приходилось лишь коней подковывать у всадников, ехавших по черниговской дороге. Не потому ли его тянуло в корчму, где путники рассказывали о всяких чудесах на земле?

Форма Ратиборович склонился с коня к старому князю и с кривой усмешкой доложил:

— Ведь наш Коста по дубравам ходит и сокровища ищет!

Кузнец нахмурил брови. Но это была истина. С того самого дня, как в корчме говорили о кладе, он не мог успокоиться и все разыскивал тот опаленный молнией дуб, от которого нужно мерить тридцать три шага на полночь. Однако не правду ли сказал Сахир, что много дубов срубила с тех пор секира? А серебро и злато манили своей легкой ковкостью. Из них можно делать все, что пожелает душа. И богатым хотелось быть каждому бедняку. Орина выговаривала:

— Вот другие хоромы строят, а ты только в корчме сидишь.

Коста вспомнил тогда о ворожее. Даниил был прав, страшные заклятья стерегут всякое сокровище, зарытое в земле, и нужна помощь колдуна, чтобы она разверзлась перед человеком, раскрыла свои тайны. Боязливо поглядывая на хижины гончаров, он отправился в дубраву к страшной старухе.

Горбунья сидела на пороге своей совсем уже покосившейся хижины. Голубоватый дымок шел из двери и таял в воздухе. Когда кузнец подошел поближе, ворожея посмотрела на него уставшими глазами и спросила:

— Какая немощь привела тебя сюда?

Она привыкла, что люди являются к ней за лечебными травами и кореньями. Чаще всего женщины. У одной в огневице сгорал младенец, у другой очи болели, третья просила приворотное зелье, чтобы вернуть любовь и хотение мужа. За это ей несли пироги, вареные яйца или какое другое яство во всякое время года.

— Не немощь, — ответил мрачно кузнец.

— Что же тогда? Не полюбил ли ты жену попа на старости лет?

Жена Серапиона славилась на весь город своей толщиной.

Коста отрицательно покачал головой.

— Что же тебе надобно от меня? Починил крюк — отплачу за него.

Кузнец скосил глаза на дверь, черневшую, как нора в зверином логове. На крюке висел черный котел, и в нем что-то варилось.

— Дай мне ту траву, что клады в земле открывает, — осмелился наконец попросить Коста.

Старуха хрипло рассмеялась.

— Что клады открывает…

— За это награжу тебя.

— Что мне в твоей награде?

— Во вретище ходишь, и хижина твоя развалилась. Настанет опять зима, как ты жить будешь в ней? Починю тебе твой дом.

— Зимою уже не будет меня на свете.

— Почему так говоришь?

— Кукушка сосчитала мои годы. Спросила птицу, и она единый раз прокуковала.

— Сжалься надо мною, — молил Коста и даже шапку снял, как перед боярыней.

Горбунья поднялась и засуетилась около очага, мешая свое варево. Потом снова подошла к двери и зашамкала:

— Сокровища глубоко в земле лежат. Найти их не легко. Вот настанет Купала, тогда придешь.

— Купала далеко, долго ждать.

— Ныне не имею силы помочь тебе.

Старая горбунья видела немало людей на своем долгом веку, приходивших к ней за всякой помощью и советом, и научилась думать за них. Но если не показывать человеку свою власть над зверями и травами, кто принесет тебе пирог? Хотя порой она уже сама верила, что способна творить страшное в человеческой жизни.

Она усмехнулась:

— Сокровище ищешь, хочешь богатым быть?

Кузнец опасался рассказать старухе о том, что они со Златом услышали в корчме от монахов. Ворожея могла сама завладеть богатством или еще глубже спрятать его под землею. Он промолчал.

Вдруг горбунья забормотала:

— Берег поднимается, море волнуется, ветры мокрые веют от синего моря…

— Что ты говоришь? — в страхе спросил Коста.

— Гром гремит, буря бушует, леса шумят…

Кузнец даже отступил подальше от порога, чувствуя, что слова это не простые, а имеющие какое-то тайное значение. Старуха продолжала бормотать и вскрикивать:

— Волки в дубраве воют, белка с дерева на дерево скачет, зори на землю смотрят с небес…

Было непонятно, к чему старуха говорит все эти речения. Но, может быть, она заклинала?

— Что с тобой? Что с тобой? — спросил он.

Старуха оборотилась к нему и прошептала:

— Волчий вой и обилие белок — к войне и пленению.

— Не сули нам горе!

— Не я сулю, а божественная сила.

— Твои боги — Перун и Мокошь. Скажи им, чтобы они мне сокровище открыли.

Но горбунья, точно озирая грядущее, грозила ему перстом и повторяла:

— Иди, иди… Черный вран сидит на древе…

Теперь она стала бормотать уже совсем непонятное, размахивала руками, точно хотела устрашить кузнеца. Коста пошел прочь, с тревогой в сердце. Что шептала колдунья о черном вороне? Или намекала о чем-то? Надо искать дуб, на котором ворон сидит?

Как нарочно, в те дни кузнецу не попадались на глаза черные вороны. Но однажды он нашел в роще пень таких огромных размеров, что, наверное, здесь рос раньше какой-то особенный дуб. Не мог пройти мимо него человек, зарывающий свои сокровища втайне. Коста отмерил тридцать три шага на север, и когда сделал последний шаг, то очутился на месте, которое показалось подходящим для хранения сокровищ в земле. Здесь возвышался небольшой холмик. Вокруг уже росли молодые дубки, но виднелось немало и пней от поваленных бурей или порубленных секирой. Место было глухим и в те времена, когда еще зеленело могучее древо. Но копать клады полагалось ночью. Днем могли увидеть люди, завладеть богатством, а его убить. И ведь только ночью раскрывались земные недра. Так говорил Даниил, а он читал это в книгах…

Только что наступила темнота в роще, когда Коста пришел на отмеченное место, где он заломил ветку на дубе. Вокруг уже стояла вечерняя тишина. Кузнец принес деревянное рыльце, обитое по краю железом, и мотыгу. Хотя все было заранее примерено при дневном свете, но приступил он к работе, когда уже спустилась черная ночь. Коста поплевал на руки, огляделся по сторонам и, сжимая крепко мотыгу в сильных руках, стал копать. Как будто бы земля легко уступала железу. Потом он сменил мотыгу на лопату. В это время сова залилась на весь лес страшным младенческим плачем, и у него мурашки побежали по спине. Но что в том странного? Разве не обитают совы в рощах и не кричат по ночам?

Кузнец прислушался. Снова в дубраве наступила мертвая тишина. Он опять взял в руки лопату. Под нею оказалось полусгнившее дерево, с которым пришлось немало повозиться. Однако было ясно, что тут копали некогда, и сердце кузнеца забилось в горячей надежде. Он стал копать еще усерднее, обливаясь потом. Но весенняя ночь коротка. Наступал бледный рассвет. Коста перестал копать и прислушался. Приближался конский топот. Потом послышались веселые голоса. Кто-то ехал дубравой. Надо было притаиться. Вскоре он увидел всадника за деревьями и присел, чтобы скрыться от его взоров. Однако и его увидели. Потому что он услышал встревоженный оклик:

— Кто там? За дубом хоронится?

Тяжело дыша, Коста ничего не ответил. Тогда всадник направился в его сторону. Конская грудь с шумом раздвигала кусты. Перед раскопанной ямой появился княжеский отрок, судя по одежде и мечу на бедре.

— Что творишь тут? — спросил он, скаля зубы от молодой глупости, весь наполненный радостью жить на земле.