Мисс Равенел уходит к северянам

— Мы их побьем много раньше, — сказала Лили. — Когда я говорила про сорок лет, я не знала, что выйду замуж за северянина.

— Да, после этого чуда все на свете возможно, — философски заметил доктор.

Я не цитирую реплик полковника Картера. Его первый брак был бездетным, продолжался недолго, и он мало что смыслил в отцовских чувствах и в детях. Полковник вообще бывал молчаливым в семейном кругу, разве что речь заходила о повседневных вещах или касалась его военной специальности. Ну, а сейчас он был целиком поглощен женой и младенцем: старался теплее укутать Лили, ласкал сынишку.

— Какой он горячий на ощупь! Тянет меня за усы! Смотрите, разинул рот, прямо хочет меня съесть! — таковы были главные реплики любящего отца. Младенец, казалось Картеру, принадлежал к какой-то совсем незнакомой ему породе живых существ — выше его или ниже, Картер не знал. В отношении жены сомнений у Картера не было, если она касалась его руки, это было касанием неба.

Порвав с миссис Ларю, он испытал облегчение, чувство свободы, моральный подъем. Они мало встречались, а если встречались, то в присутствии третьих лиц и, беседуя, не касались былых отношений. Возможно, что их разрыв и не был бы долгим, окажись они снова вдвоем и одни, как на «Креоле». Но сейчас полковник был полон забот о семье и ребенке, страдания жены были живы еще в его памяти, и он оставался глухим к голосу страсти.

Миссис Ларю, как уже было сказано, не имела ни чести, ни совести, но, как многие люди холодного разума, держалась своих решений. Во внезапном порыве чувств, она объявила Картеру, что должна с ним порвать, и решила, что так и будет, что бы он ни ответил. Ей было немного досадно, что полковник легко примирился с ее решением, но она постаралась все так себе объяснить, чтобы тщеславие ее не страдало, а решимость осталась прежней.

«Надо быть грубым животным, чтобы в такой момент не любить жену, — рассуждала она. — А будь он грубым животным, он бы мне не понравился. Красота, телесные качества — это еще не все. C’est par le coté morale, qu’on sépare de moi. Après tout, je suis presque aussi pure dans les sentiments, que ma petite cousine». [147]

Пока что ее обет причинял ей страдания. Порой ей казалось, что надо серьезно задуматься, пойти наконец замуж, покончить со всеми случайными связями и с треволнениями. Должно быть, в такую минуту раздумий она и послала однажды письмо Колберну, в котором сообщила ему о рождении Рэвви и о прочих событиях у Картеров. Причем написала об этом столь ярко и столь сочувственно, что он был искренне тронут (хотя и смущен, признаться, ее откровенностью).

«Приходишь в конце концов к тому выводу, — писала она, — что семейная жизнь полна и возвышенных радостей, и жестоких страданий. И я не решаюсь советовать вам непременно жениться. Останетесь вы одиноким или вступите в брак, все равно вы будете каяться. Страданий и в том и в другом случае будет больше, чем радостей. А значит, бороться за личное счастье — бесцельно и надо стремиться к тому, чтобы сделать счастливым другого. Не в этом ли главная тайна всей нашей жизни?»

«Быть может, я был неправ, осуждая ее? — размышлял про себя Колберн. — В порочной душе не рождаются подобные мысли».

Колберну было бы трудно понять и даже представить себе те странные мысли о долге, о совести и о добродетели, которые эта дама скопила себе на потребу. Причем из таких источников, которые полностью были чужды ему, как питомцу новоанглийской морали. Он исходил из заветов предков своих, пуритан, а она — из философии героев Бальзака.

ГЛАВА XXX

Полковник Картер свершает свой первый недостойный джентльмена поступок

Мы сейчас подойдем к знаменитому и несчастному рейду северных войск на Ред-Ривер. [148] В зимние месяцы 1863/64 года и в военных и в штатских кругах Нового Орлеана царило неслыханное волнение в связи с предстоящим походом. Задача похода состояла не только лишь в том, чтобы изгнать мятежников прочь с Юго-Запада, но имела добавочной целью вовлечь в коммерческий оборот огромные залежи хлопка, скопившиеся на баснословно богатых плантациях долины Ред-Ривер. А хлопок был золотом, был валютой, наполнял вам карманы, определял платежеспособность страны. Тысячи коммерсантов в безумии, не помня себя устремлялись к хлопку. Он был наваждением, всеобщей болезнью, горячечным бредом.

В самый разгар треволнений в кабинете у главного интенданта сидел лысоватый посмеивающийся толстяк лет пятидесяти, уже побывавший здесь несколько раз до того. Он сидел, широко расставив жирные ноги, пухлые руки его лежали на пухлых коленках, толстый зад целиком заполнял массивное канцелярское кресло, отягченный брюшком торс был склонен к собеседнику, а заплывшие в желтых отеках щек серые глазки так и впились в глаза Картера.

— Пропустить такой случай, полковник, будет ужасной оплошностью, — сказал незнакомец, тяжело отдуваясь.

Полковник не отвечал и, уставившись на носки своих двадцатидолларовых башмаков, покуривал не спеша двадцатицентовую гавану. В новехоньком штатском костюме, с этой гаваной во рту и с выражением аристократической скуки во взоре, он выглядел миллионером, полностью равнодушным ко всякой денежной прибыли.

— Абсолютно верное дело, — развивал свою мысль толстяк. — У Бэнкса двадцать тысяч штыков, у Стила еще десять; итак, тридцать тысяч штыков плюс к тому корабли Портера. Южане, хоть тресни, не смогут собрать и двадцати; значит, им не под силу оборонять долину Ред-Ривер. Помимо того здесь вступает в силу и некий тайный контракт: одни получают хлопок, другие — наличные деньги. Не отрицайте, полковник, я кое о чем информирован.

Он помолчал, отдуваясь, потом усмехнулся, кивнул и снова ввинтил свои глазки в полковника Картера. Тот, как и прежде, безмолвствовал, ничем не выказывая, согласен он или нет со своим собеседником.

— За хлопок я вам ручаюсь, — продолжал свою речь толстяк, на минуту извлекши из Картера свой зрительный штопор. — Прошу об одном — войдите со мной в компанию. За ваш капитал я обещаю вам львиную долю прибыли. У меня нет наличности — у вас она есть. Вам не с руки заниматься подобной коммерцией, беру ее на себя. Или, если хотите, другой вариант: я получаю у вас сто тысяч взаймы и плачу вам процент с каждой купленной кипы; гарантирую вам в этом случае верные двести тысяч.

— Мистер Уокер, — задал вопрос полковник, — если действительно это так выгодно, зачем вам брать компаньона?

Мистер Уокер потрогал свои грубошерстные серые брюки, потом взялся пальцами за обтрепанный борт пиджака.

— Приглядитесь, полковник, — сказал он, — человек в таком платье не может иметь ста тысяч. Если помните, в старые времена я ходил в тонком сукне. И полагаю, что снова надену хороший костюм, хотя равнодушен к нарядам. Вот вам одна причина: у меня нет кредита в банке. А вторая причина в том, что у меня нет друзей в штабе. Вы мне поможете деньгами — раз, и, кроме того, должны протолкнуть это дело. А я вам отдам за это три четверти прибыли. Верное дело, полковник, отличное дело. Признаться, я удивлен, что при ваших денежных трудностях вы боитесь пойти на риск.

— Что вы можете знать о моих денежных трудностях? — высокомерно спросил полковник.

— Все, что надо, — ответил Уокер с маслянистой ухмылкой, ничуть не пасуя перед яростным взмахом гривы и львиным рыком полковника. — Я скупил все ваши расписки со скидкой в сорок процентов.

— Переплатили, — ответствовал Картер, — тридцать центов за доллар — красная им цена.

С горечью он подумал о том, как он беден на самом деле, как ищут его кредиторы и как это все-таки мерзко быть вечно в долгах.

— Допустим, что я промахнулся — и вы не войдете со мной в соглашение. Понятное дело, я скупал векселя, имея это в виду. Но я вас избавил, полковник, от стаи докучливых кредиторов. Почему бы вам не сделать любезность и мне? Я поставил на карту четыре тысячи долларов.