Императрица

Император был облачен в ночную рубашку из красного шелка с высоким воротником и длинными рукавами. Тонкие нежные руки правителя лежали одна на другой. Ехонала видела Сына неба лишь однажды, когда была им выбрана, но в тот день его венчал парадный головной убор. Теперь он сидел с непокрытой головой. Волосы у него оказались короткими и черными. Лицо же с выпуклым, нависшим над глазами лбом было длинным и узким.

Мужчина и женщина молча смотрели друг на друга. Потом н дал знак подойти ближе. Не отрывая глаз от лица императора, она медленно двинулась к нему. Приблизившись, снова остановилась.

— Ты первая женщина, которая вошла в эту спальню с поднятой головой, — произнес он тонким высоким голосом. — Наложницы боятся смотреть на меня.

«Сакота», — подумала она.

Сакота, конечно же, вошла, понурив голову, и стояла здесь окорная, испуганная, бессловесная. Где сейчас Сакота? В какой из комнат неподалеку она спала?

— Я не боюсь, — промолвила Ехонала мягким решительным голосом. — Посмотрите, я принесла свою собачку.

Забытые наложницы наставляли ее, как следует обращаться к Сыну неба. С ним нельзя говорить, как с простым смертным. Ведь он — Властелин десяти тысячелетий, Высокочтимый, Августейший владыка, — такими словами надо его называть. Однако Ехонала вела себя с императором, просто как с мужчиной.

Она погладила шелковую головку своей любимицы и, опустив глаза, сказала:

— До того как я попала во дворец, я никогда не видела таких собачек. Я только слышала о собачках-львах, а теперь у меня есть своя собственная.

Император воззрился на нее, видимо не сообразив сразу, что ответить на такой детский лепет.

— Подойди, сядь рядом со мной, — наконец произнес он. — Скажи, почему ты не боишься меня?

Она вступила на помост и опустилась на краешек кровати. Собачка, все еще сидевшая у нее на руках, понюхала ароматный воздух и чихнула. Девушка засмеялась.

— Что это за духи, от которых чихает мой лев? — спросила она.

— Это камфоровое дерево, — ответил император. — Ответь все-таки, почему ты меня не боишься?

Ехонала гладила собачку и чувствовала, как он изучает ее лицо, губы, руки. Неожиданно у нее пошли мурашки по телу, и она задрожала от холода, хотя лето было в разгаре, а рассветный ветер еще не поднялся. Она ниже склонила голову, будто бы разглядывая собачку, а потом заставила себя заговорить робко и нежно, как ребенок:

— Я знаю свою судьбу.

— А откуда ты знаешь? — спросил он, задетый за живое.

Девушка начинала его забавлять. Его тонкие губы изогнулись в улыбке, а сумрачные глаза потеплели.

— Когда меня призвали во дворец, — продолжала она все тем же робким и нежным голосом, — я жила у дядюшки, который опекал меня, потому что мой отец умер. Я сразу же пошла во двор, остановилась возле усыпальницы под гранатовым деревом и помолилась богине Гуаньинь. Я зажгла ладан, а потом…

Ехонала замолчала, губы у нее задрожали, она попыталась улыбнуться.

— А потом? — спросил император, зачарованный этим прекрасным лицом, таким нежным и юным.

— В тот день не было ветра, — сказала Ехонала. — Дым ладана поднимался прямо к небу, он расплывался благоухающим облаком, и в этом облаке я увидела лицо…

— Лицо мужчины? — спросил он.

Она кивнула, как кивает ребенок, когда от робости не может говорить.

— Это было мое лицо? — спросил он.

— Да, ваше величество, — ответила девушка. — Ваше императорское лицо.

Прошло два дня и две ночи, а она все еще не выходила из императорской спальни. Трижды он засыпал, и тогда она шла к двери, давая знак служанке. Крадучись, женщина проходила сквозь занавески в соседний будуар, где евнухи, нагрев на углях котел, готовили ванну. Служанке оставалось только черпать воду большим фарфоровым кувшином и освежать свою госпожу. Она приносила Ехонале чистое белье и новые халаты, причесывала ее и делала завивку. Кроме указаний, наложница не промолвила ни слова, а служанка, ничего не спрашивая, делала свое дело. Потом госпожа снова удалялась в императорскую спальню, и за желтыми занавесками закрывались тяжелые двери.

Ехонала сидела возле окна огромной императорской спальни и ждала, когда император проснется. То, что должно было свершиться, — свершилось. Теперь она знала, что это за мужчина. Слабое и нервное существо: неутолимая страсть, владевшая им, была скорее похотью ума, чем вожделением плоти. Когда он терпел неудачу, то плакал у нее на груди. И это был Сын неба!

Однако когда он проснулся, Ехонала окружила его нежностью и вниманием. Он был голоден, и она послала за главным евнухом, чтобы тот принес любимые блюда императора. Вместе с ним она принялась за еду. Собачке она тоже давала кусочки мяса и время от времени выпускала ее во двор. Когда трапеза закончилась, император приказал главному евнуху снова занавесить окна от солнечных лучей, оставить его одного и не приходить без вызова. Не имел он желания встречаться и со своими министрами.

Ань Дэхай выглядел озабоченным:

— Ваше величество, с юга пришли плохие вести. Тайпинские мятежники захватили еще полпровинции. Ваши министры и принцы с нетерпением ждут аудиенции.

— Я не пойду, — раздраженно ответил Сын неба и откинулся на подушки.

Главному евнуху ничего не оставалось, как удалиться.

— Закрой двери на засов, — приказал император Ехонале.

Она заперла двери, и когда снова повернулась к нему, то увидела взгляд, полный неудовлетворенного животного желания.

— Подойди сюда, — пробормотал он. — Сейчас я в силе. Мясо помогло мне.

Снова она должна была повиноваться. На этот раз он действительно был силен, и тогда она вспомнила, о чем сплетничали женщины, жившие во Дворце забытых наложниц. Они говорили, что если император слишком долго задерживался в спальне, то в его любимое блюдо подмешивали сильнодействующее зелье, которое давало ему внезапную большую силу. Но зелье было опасным, и чрезмерно возбуждать организм не следовало — могло наступить глубокое истощение, грозящее смертью.

Истощение пришло на третье утро. Император откинулся на подушку в полуобморочном состоянии. Его губы посинели, глаза закрылись. Он не мог пошевелиться, желтая кожа продолговатого лица приобрела бледно-зеленый оттенок, что делало его похожим на мертвеца. В великом страхе Ехонала пошла к двери, чтобы позвать на помощь. Но она не успела крикнуть, — в покои вошел главный евнух, который как будто ждал этого зова.

— Пусть немедленно пришлют дворцового врача, — приказала Ехонала.

Она выглядела гордой и хладнокровной, а ее огромные глаза были такими черными, что Ань Дэхай повиновался.

Ехонала вернулась к ложу: император заснул. Она посмотрела в его отрешенное лицо, и ей захотелось плакать. Она стояла, охваченная странным ознобом, который преследовал ее в эти дни и ночи, а потом пошла к дверям и отворила их ровно настолько, чтобы проскользнула ее стройная фигурка. На деревянном стуле дремала служанка. Ехонала положила руку ей на плечо и легонько потрясла.

Где ваша собачка? — спросила старая женщина. Ехонала глянула на нее невидящим взором.

Ночью я вынесла ее во двор… Я забыла!

— Не беспокойтесь, — сказала женщина ласково. — Пойдемте, пойдемте со мной… Обопритесь на руку преданной вам старушки…

И Ехонала позволила повести себя по узким проходам. Занялась заря, и восходящее солнце освещало розово-красные стены. Так она снова вернулась в свой одинокий дом. Служанка суетилась и все время что-то говорила, пытаясь подбодрить госпожу.

— Все судачат о том, что никогда наложницы не задерживались у Сына неба так долго. Даже супруга проводит с ним не более чем одну ночь. Евнух Ли Ляньинь говорит, что теперь вы — фаворитка. Вам больше ничего не надо бояться.

Ехонала улыбалась, но губы ее дрожали.

— Так говорят? — спросила она и выпрямилась, вновь обретя свою обычную плавную грацию.

Но когда, омытая и переодетая в мягчайший шелк, Ехонала лежала в своей постели, когда занавеси были задернуты, а служанка ушла, ее вновь затрясло в смертельном ознобе. Она должна молчать всю жизнь, потому что не сможет говорить ни с кем. Никого не может считать своим другом. Никогда раньше не представляла она, что такое одиночество. Не было никого…