Богатырское поле

В ремесленном посаде, что у самых Ивановских ворот, узнал Никитка, где искать мастеров, работающих по строительству.

— Левонтия ищи, камнесечца,— сказали ему оружейники.

Левонтия Никитка отыскал в Боголюбове, на княжеском подворье. Там, над плоской поймой Нерли и Клязьмы, вырос, продолжая отлогий холм, белокаменный дворец князя Андрея. Со двора доносился стук молотков, звяканье зубил, надсадное фырканье пил. Мужики в свободных, до колен, рубахах долбили большие белые плиты, здесь же, рядом, резчики вели по глыбам каменный узор. Никогда не думал Никитка, что и из камня, не только из дерева, можно выделывать такие чудеса. Мелкая пыль сыпалась из-под зубил, выбеливая и одежду, и лица работающих, и весь двор вокруг дворца тоже был бел и от снега, и от покрывавшей его известняковой крошки.

Завидев во дворе незнакомого неуклюжего парня, мужики поглядели на него с любопытством, даже работу побросали. Иные, воспользовавшись случаем, потянулись к лукошкам с едой и питьем. Улыбались, кивая в сторону Никитки.

Но вот на крыльцо вышел худощавый человек в полушубке, и все, завидев его, снова принялись за работу.

«Князь»,— похолодел Никитка и — задком, задком — попятился со двора. Однако краешком глаза приметил: не попадали мужики князю в ноги, разве только еще ретивее застучали по камню своими тесалами и зубилами.

«Не князь»,— решил Никитка. С боярами ему говаривать доводилось — уж на что Завид был зверь.

Худощавый в полушубке приблизился к нему, и Никитка увидел устремленные на него умные глаза.

— К кому, отрок, путь наладил? Аль потерял кого? — спросил боярин, но в голосе его не было ни важности, ни гордости, а глаза с лукавинкой так и притягивали Никитку.

«Не боярин,— понял Никитка.— Старшой». И опустился — коленями прямо в утоптанный снег.

— Иду ко князю Андрею. Резчик я.

Так познакомился Никитка с камнесечцем Левонтием.

Проверил Левонтий его на деле — понравилось. Допустил в княжеские хоромы работать по дереву. А после приобщил и к каменных дел мастерству. Никитка был сметлив и переимчив. Скоро поставил Левонтий молодого резчика головой над мастерами, делавшими фризы для нового храма. Отметил его и князь Андрей. Любил он хаживать на стройку, часами простаивал на дворе.

Через год срубил себе Никитка избу у Медных ворот, стал уж и невесту присматривать — навсегда задумал остаться во Владимире. По душе пришлась ему работа, да и мужики не обижали, пригрели, приласкали парня. Пуще всех привязался он к Левонтию. Вот и в Заборье попал по наказу старого камнесечца.

— Походи,— сказал Левонтий,— погляди по деревням, авось где и сыщется что для дворцового украшения.

Выслушал Никитка мастера, заткнул за пояс топор и отправился на правый берег Клязьмы, в Мещерские леса. Спал, где застанет ночь,— в избе ли, в овине ли, рубил наличники да подзоры, приглядывался к тому, как мужики украшают свое жилье. Новое хранил в памяти — хотел, как вернется, перенести на камень. А еще хотел Никитка построить сказочный дворец — чтобы весь был разукрашен чудесными зверушками, будто стоишь в лесу и глядишь, и радуешься земному великолепию. Мечтал Никитка поставить дворец на удивленье всему свету и с той мечтой дошагал до Заборья. А в Заборье подстерегла его лихоманка, слег он и две седмицы пролежал без памяти.

Очнувшись на третью седмицу, увидел склоненное над собою смуглое девичье лицо.

Долго ухаживала за ним Аленка. Когда Никитка немного окреп, выводила его за околицу — подышать сосновым воздухом. Но не воздух, не Аленкин нежный уход поставили на ноги молодого мастера, а девичья невиданная красота. Разомлел Никитка, сердцем прирос к бедной избе под берестяной кровлей, забыл и про Владимир, и про наказ Левонтия. И уж видел себя с Аленкой в том новом тереме у Медных ворот, который поставил, задумав однажды обзавестись семьей.

— Не вольная я,— говорила ему Аленка,— боярина Захарии холопка. Не отпустит меня боярин, а тебе что за охота орать пашню в Заборье, когда ждут тебя во Владимире и слава великая и почет?!

— Не нужно мне славы без тебя, Аленка,— отвечал ей Никитка.— А вернусь во Владимир, упаду мастеру Левонтию в ноги, попрошу за тебя. Левонтий к князю Андрею вхож — он поможет, все сделает, чтобы мы были вместе...

Говорил так и верил своим словам Никитка, а когда, распрощавшись с Аленкой, возвратился в город, понял, что нелегкое задумал дело, что и Левонтий ему не поможет, а князю и подавно не до мужика. У князя своих забот полон рот — ему и булгар воевать нужно, и половцев, и с князьями, родичами своими, делить дедово да отцово наследство. На стольный град Киев замахнулся могучей рукою князь Андрей, с братьями живет в ссоре, бояр не жалует... Нет, не поможет ему князь. Да и боярин Захария — редкий гость в Боголюбове: свои у него с Андреем счеты.

А еще хуже стало, как убили князя родичи его Кучковичи. Тут уж смута пошла великая: кто за князя, кто против него. Дворцы пограбили наученные боярами темные люди, пошли бить ремесленников, княжеских милостников. Разбежались из Владимира мастера, бросили дома свои — лишь бы живот спасти. Но избу камнесечца Левонтия не тронули — уважали, побаивались его горожане.

На другой год, как сдал Михалка Владимир Ростиславичам, сожгли и Никиткину избу с резным крыльцом у Медных ворот. А когда жгли ее, Никитка ударил в беспамятстве одного из заводил колом по голове — уложил насмерть. И оказался убиенныи милостником Ярополка, доезжачим его Охабнем. Понял Никитка, несдобровать ему после такого самоуправства, и той же ночью бежал в Заборье. Куда было еще податься — не в Муром же, к боярину Завиду!

Брел он, как и тогда из Мурома, до самого Заборья глухими лесами, волчьими тропами, хоронясь в чащобе от недоброго глаза. Трое суток не ел, не пил, на четвертые, ночью, совсем уже обессилев, постучал в знакомое волоковое оконце...

5

Когда Давыдка с Мокеем вернулись в деревню, солнце уже перевалило за полдень. Лодку поставили в заводи у кузни, Мокей привязал ее к колышку.

— Выгребай руду,— мрачно приказал он юноте, а сам вразвалочку, по-медвежьи, зашагал в гору.

Давыдка шел по тропинке за ним следом, а сам все поглядывал вверх — туда, где за двумя соснами топорщилось прогнившими крышами Заборье. Баб на огороде не было — словно ветром сдуло, а у околицы деревни, неясно различимые, пританцовывали на конях всадники.

Первой мыслью было переждать до ночи в кузне у Мокея, но Давыдку томила тревога — чего не стрясется в деревне, коли князья выбрали ее для постоя!.. А там мать, сестра Аленка. Что, как вздумает боярин Захария выспрашивать да пытать их — где Давыдка?

— Пойду погляжу, что да как...

— Ты князей пасись,— посоветовал ему Мокей.— Не ровен час, схватят. Тогда поминай как звали.

Возле кузни на груде старого железа сидел калика, жевал беззубым ртом краюху черного хлеба.

— Фефел,— кивнул ему Мокей,— далеко ли путь держишь?

Старик сглотнул кусок, уставился на Давыдку водянистыми, выцветшими глазами. Не приглянулся ему Давыдкин чистый кафтан — не из княжьих ли угодников? На всякий случай подобострастно улыбнулся.

Мокей сказал:

— Знакомцев своих не узнаешь.

— Отрок мне не знаком,— покачал головой Фефел.

— Из Заборья он. Никодимов сын...

Под лохматыми бровями старика загорелись огоньки.

— Аль позабыл? — удивился Мокей.

— Отчего же, помню Никодима. И сына его помню. Давыдка ли?

— Он самый, старче, я...

— Сдается мне, ходил Давыдка в Андреевых милостниках, — опять недоверчиво покачал головой калика.

Это оскорбило Давыдку.

— В милостниках — не в татях,— сдавленным голосом проговорил он.

Из деревни донесся крик, неясный гул толпы.

— Князья тешатся,— сказал Фефел и суетливо потянулся к шелепуге. Беззубый рот его кривился злой ухмылкой.

— Помню, помню,— бормотал он, будто в смехе, мелко потряхивая бороденкой.— Скакал добрый молодец на лихом коне. Горячий был, караковый жеребец... А где плеть твоя, Давыдка? Хороша была плеть. Зарубки от той плети и пононе у меня на спине...