В польских лесах

— А где же?

— Будем жить в пещере…

— Там обитает нечистая сила!

— Ты боишься?

— Я?!

Внезапно у Мордхе посыпались искры из глаз. Ошеломленный, он повернул голову, хотел посмотреть, откуда удары, но получил новую затрещину и почувствовал, как зашатались у него во рту зубы. Он вскочил. Отец в одном жилете с ермолкой на голове стоял перед ним и кричал. Голос звучал прерывисто, натужно:

— Исправишься ты наконец, черт возьми, греховодник? Я покажу тебе, как таскаться с девушками по ночам! Сапожником тебя сделаю! Ты вероотступник! Если не хочешь слушаться отца, ступай на все четыре стороны!

Мордхе стоял со сжатыми кулаками, чувствуя, как кровь приливает к вискам. Внутри у него словно что-то оборвалось. Железным усилием воли он сдерживался, чтобы не броситься на отца, хотя и знал, что справиться с ним будет нелегко.

Арендатор, который приплелся за отцом Мордхе, схватил дочь за волосы и с криками потащил ее домой.

Мордхе, позабыв про отца, одним прыжком, как зверь, бросился на арендатора, сбил его с ног и стал душить.

— Будешь бить? Будешь ее бить?..

Отец оттащил его от арендатора. Разъяренный, со сжатыми кулаками, стараясь унять дрожь в коленях, Мордхе стоял, готовый вот-вот броситься на отца, и кричал диким голосом:

— Папа, ничто не поможет, даже побои! Я женюсь на Рохеле!

— Не при жизни моей, Мордхе! — мрачно сказал отец, грозя рукой. — Опозорить меня хочешь! — заорал он вдруг и схватил сына за горло. — Живьем закопаю, а не дам породниться с Симхой-арендатором!

— Отпусти, — рванулся Мордхе из рук старика, — если не желаешь, чтобы я согрешил! Ступай лучше домой, папа! Бешенство меня душит, и я не ручаюсь за себя! Ступай домой!

— Хочешь отца бить? — вскрикнул отец и бросился к Мордхе. — Отца?

Мордхе оглянулся, схватил сук, отломил его вместе с куском коры от ствола и замахнулся:

— Убью всякого, кто попадется мне под руку!

Старый Авром отступил назад. Взглянул на Мордхе, сжимающего в руке палку, и подумал, что сам был не лучше, что сын пошел в отца и что это у них в крови… Гнев его остыл.

Когда Мордхе пришел в себя, вокруг уже никого не было. Измученный, он шагал между деревьев, поминутно вскидывая голову, словно отгоняя жужжащих пчел, и то и дело останавливался. Он долго простоял под какой-то сосной, прислушиваясь: звенит ли у него в ушах или это шумит лес. Шум несся со всех сторон — с деревьев, с неба, с Вислы. Из крестьянского леса доносились странные шорохи, будто хлопали чьи-то крылья или лязгали звериные зубы. Далеко в лесу кричал бекас, точно плачущий ребенок. А Висла под луной блестела и вспыхивала меж деревьев, как волчьи глаза. Мордхе почувствовал озноб и со страху полез на старое дерево.

Он смотрел на лес, который тянулся с востока на запад, за Плоцк. Видел, как между деревьями вспыхивают зеленые огоньки, снова слышал хлопанье мощных крыльев. Лес пробуждался. Со свистом налетел ветер, будто вырвался из пещеры, и деревья разом зашевелились. Широкие, заросшие поля, лес, небо, обложенное облаками, — все выглядело так величественно, так необычно и отчего-то тревожно, что парень почувствовал себя слабым и беспомощным, как дитя. Он услышал шаги за спиной, крепче ухватился за дерево, и ему показалось, что со всех сторон на него надвигаются огромные люди. Девушки в длинных белых рубахах, заплетая серебристые косы, манили его из-за березок.

Мордхе знал, что все это — деревья, что деревья не умеют двигаться и не приблизятся к нему, что их глупо пугаться. Но ему вспомнилась вдруг история о деревенском резнике, который морозным вечером, в пятницу, торопился домой к жене на субботу. Резник шел вдоль Вислы и нес на спине мешок с бычьими потрохами. Из лесу выбежал волк и встал на дороге. Резник схватил нож в зубы и бросился на волка. Тот, перепугавшись, пустился бежать в город по снегу вдоль Вислы.

Мордхе видел, как несется по снегу волк, а на нем сидит резник, высокий, худой, точно ангел смерти, с ножом в зубах, и снег облаками вздымается все выше, выше…

Мордхе громко рассмеялся над собой: надо же — зачем-то взлез на дерево…

На дереве сидела сова с черным кривым клювом и с глазами, как два холодных огонька. Птица смотрела на Мордхе. Он поднял руку, чтобы спугнуть ее, но она даже не пошевелилась, будто грозили не ей, и все смотрела на Мордхе. Ему опять стало холодно. Он слез с дерева и пустился бежать лесом, но потом вспомнил, что отец прогнал его из дому, а Рохеле отняли…

Обеими руками он вцепился в волосы и зарычал, словно голодный зверь. Шум в лесу тем временем все усиливался.

Мордхе бежал к крестьянскому лесу. Он чувствовал какой-то соленый вкус во рту: кровоточили десны. При каждом шелесте листьев, при каждом взмахе крыльев ему казалось, что за ним гонится волк. Он знал из священных книг, что, если твердить имена ангелов, которые имеют власть над волками, тогда волки никакого зла не причинят. Он шел и шептал:

— Масниэль, Асфиэль, Шамшиэль! Масниэль, Асфиэль, Шамшиэль!

У самой Вислы он увидел вбитые в землю колья. К кольям была привязана тонкая веревка с железными крючьями. На крючьях висели пойманные кем-то дикие утки. Они хлопали крыльями, били красными лапками, и чем сильнее барахтались, тем глубже вонзались крюки в их головки.

Мордхе схватил одну утку, хотел вытянуть крючок и сломал ей клюв. Выругал с досады лесничего и пошел к сторожке.

Усталый, бросился он на свежескошенную траву.

Было слышно, как в лесу кричит бекас, словно плачущий ребенок. И он сразу заснул.

Глава VII

ДВОЙРЕЛЕ

Двойреле в шелковом белом чепчике с кружевами сидела полураздетая на кровати и тихо плакала. Напротив, на узком пузатом комоде, горела стеариновая свеча в серебряном подсвечнике и слабо освещала большую спальню. От слез лицо у Двойреле казалось прозрачным, а в глазах светилось отчаяние. Она не понимала, за что ее карает Бог. Мордхе, чтобы его не сглазить, есть в кого уродиться. Их род восходит к знаменитому раввину, автору «Тойсфойс Йом-Тов».

В железном сундуке, вспоминала она, где хранится ее жемчуг, лежит старинная книга, унаследованная от матери. Там записана ее родословная. Она ни слова не понимает в этой книге, но от матери слышала, что, когда ей будет тяжело, когда, Боже сохрани, на нее обрушится несчастье, она должна раскрыть эту книгу, воззвать к великим покойникам и плакать до тех пор, пока предки не внемлют, не придут на помощь и не принесут облегчения. Но ей трудно, очень трудно беседовать с предками! Раскрыв книгу, она видит перед собой только меховые шапки и бороды и со страху начинает даже заикаться, не зная, как говорить с мужским полом. Если бы там были ее бабушки, было бы легче, можно было бы больше рассказать им — не обо всем же расскажешь мужчине.

Когда Двойреле рожала, она положила книгу под подушку и молила о сыне. Больше всех она просила о мальчике реб Гецеля. Она была убеждена в том, что он у Всевышнего в большем почете, чем другие. Недаром он умер во славу Божью. Когда Хмельницкий со своими казаками в 5573 году [20] разрушил Коцк, где реб Гецель был раввином, окружил синагогу и потребовал от евреев, которые там спрятались, чтобы они приняли православие, иначе он подожжет синагогу, тогда реб Гецель поднялся на амвон и вонзил себе нож в грудь на глазах всей общины. С реб Гецелем Двойреле чувствовала себя перед Всевышним более уверенно.

С волийским раввином, реб Файвишем, она никогда не беседовала; она его боялась. Он не хотел иметь дела с хасидами, и, когда его младший сын поехал к ребе, он оплакивал его как покойника. Перед смертью реб Файвиша его сыновья должны были дать клятву, что останутся миснагедами и будут преследовать хасидов, как их отец.

Зато она любила своего дядю — реб Меира. Шутка ли! Великий раввин, автор «Кдушас Леви», был его другом. Приехал к нему в Шепс в гости. Отец Двойреле не особенно уважает дядю. А кого он уважает? Он называет его «женским ребе», потому что он принимал их записочки с мольбами о заступничестве перед Всевышним в Дробнине, Безойне и Шепсе, но что она, Двойреле, знает? Как может она, грешная женщина, понять ход их мыслей?