Петр Первый на Севере

Наталия Кирилловна, беспокоясь за сына, продиктовала: «Свету моему, радости моей, паче живота моего возлюбленному, драгому моему. Здравствуй, радость моя, царь Петр Алексеевич, на множество лет! А мы, радость наша, живы. О том, свет мой, радость моя, сокрушаюсь, что тебя, света моего, не вижу… Прошу у тебя, света своего, помилуй родшую тя, как тебе, радость моя, возможно, приезжай к нам не мешкав. Ей, свет мой, несносная мне печаль, что ты, радость, в дальнем таком пути. Буди над тобою, свет мой, милость божия…»

В таком же духе, по подсказу бабушки, писано тем же почерком письмо от царевича:

«Превеликому Государю моему, батюшке. Здравствуй, радость мой батюшка, царь Петр Алексеевич, на множество лет! Сынишка твой, Алешка, благословения от тебя, света своего радости, прошу. А я, радость мой государь, при милости государыни своей бабушки царицы Наталии Кирилловны в добром здравии. Пожалуй, радость наша, к нам, государь, не замешкав; ради того радость мой государь, у тебя милости прошу, что вижу государыню свою бабушку в печали. Не покручинься, радость мой государь, что худо письмишко: еще, государь, не выучился. За сим, государь мой радость батюшка, благословения прошу».

Супруга Евдокия Федоровна прислала два письма в Архангельск, оба схожие, и ни в котором из них не обмолвилась о Петровой матушке, Наталии Кирилловне, так же как и матушка обошла молчанием невестку. Две царицы, чувствовалось, жили не в ладах. Мать любила, жалела Петра, а супруга, под влиянием своего отца, Федора Лопухина, и боярства, таила неприязнь к мужу за его непоседливость, за стремление преобразовать Россию.

Матери своей Петр писал неоднократно ласковые сыновьи слова. Супруге не благоволил. Это заметно из следующего письма Евдокии Федоровны:

«Предражайшему моему государю, свету радости, царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, мой батюшка, на множество лет! Прошу у тебя, свет мой, милости, обрадуй меня, батюшка, отпиши, свет мой, о здоровье своем, чтоб мне, бедной, в печалях своих порадоваться. Как ты, свет мой, изволил пойтить и ко мне не пожаловать, не отписал о здоровье ни единой строчки. Только я, бедная, на свете бессчастная, что не пожалуешь не пишешь о здоровье своем. Не презри, свет мой, моего прошения… Отпиши, радость моя, ко мне, как ко мне изволишь быть. А спросить изволишь милостью своею обо мне, и я с Алешенькою жива». Письмо подписано – «Ж. т. Ду», что не трудно понять – «жена твоя Дуня».

Подобные письма, поступавшие от родных из Москвы, не разжалобили Петра. После выхода в море он задержался в Архангельске еще на шесть недель.

И это было вполне естественно: царь приехал не на мимолетную прогулку, не ради прохлаждения и собственного удовольствия. Он изучал торговлю с иноземцами и приходил к выводу – надо без промедления начинать, и давно было надо строить свой торговый флот. Столько кораблей в Архангельске, и ни одного под русским флагом. Удивлялся Петр, как и почему его «тишайший» батюшка Алексей Михайлович не догадался своим торговым флотом и строгими указами оградить русских купцов от притеснения иноземными коммерсантами. А ведь и тогда уже были жалобы, да еще какие.

Слышал Петр от архангельских купцов, как когда-то иностранцы пресекали первые попытки русских проникнуть со своими товарами за границу. Ему показывали горестную грамоту о неудачной попытке одного ярославского купца, отважившегося завести за морем торговлю пушниной. А в той жалобе было подробно сказано:

«И проехав он Онтон их Немецкие три земли, и они немцы, сговоряся о том за одно, у него Онтона ничего не купили ни на один рубль, и он Онтон из Немецкие земли поехал на их Немецких кораблях, с ними немцы вместе, к Архангельскому городу; и как он Онтон приехал из-за моря к Архангельскому городу; и у него Онтона те же немцы его товары, соболи и лисицы купили у него большою ценою. И московского государства торговые люди, которые в то время были на ярманке, немцам начали говорить: какая то правда, что Государя нашего торговый человек заехал с товары в ваше Государство, и вы у него сговорясь товару не купили, и его мало с голоду не поморили, и торговали у него в своей земле соболи и лисицы самою дешевою ценою, и здеся купили большою ценою. И немцы, Государь, говорили: для того у Онтона Лаптева товару не купили, чтоб иным русским торговым людем ездить в наши Государства не повадно; а только в наших Государствах русские люди учнуть торговать, так же как мы у вас, и мы все станем без промыслов, так же оскудеем, как и вы торговые люди».

Петр слушал купцов, читал их жалобы, а купцы, отнюдь не преувеличивая, говорили:

– Не изволь, царское величество, нас в обиду давать иноземцам, раскуси немецкий умысел. Они хотят нас заставить только лаптями торговать на нашей земле, а мы и поболе можем… и промыслишко, и корабли свои надобны. Вон Баженины начали, а на их глядя другие тоже начнут. Мы твоя опора, царь-государь, а ты наша милость. Мужики выносливы, безобидны. Твой царский разум, наши деньги в обороте да мужицкие руки при деле, и мы – горы свернем…

Царь верил купцам. Он загостился в Архангельске и свое платье сержанта Преображенского полка нередко менял то на купеческий кафтан, то на матросскую куртку.

Сопровождаемый помощниками, он появлялся на иностранных кораблях, пришедших с промышленными товарами – сукном, шелковыми тканями и всякой галантереей.

Петр заключал кондиции на доставку русских товаров к будущему лету, заказывал англичанам и голландцам то, что потребно Москве. Чаще всего он посещал в Архангельске Большой гостиный двор. Это каменное здание на берегу Двины строилось шестнадцать лет. Архитектура не слишком хитрая, если за проект двум зодчим было уплачено при царе Алексее Михайловиче двадцать четыре алтына, или семьдесят две копейки! И поныне служит это здание, не нуждаясь в ремонте и переустройстве. Два этажа. Стены толщиной в два аршина. В окружности оно когда-то занимало более версты. В свое время, с шестью башнями, с бойницами, валом и оградой, это торговое и складское строение было надежной крепостью. Здесь производились купчие сделки между русскими купцами и приезжими из-за моря.

Кроме этого, международного гостиного торга, в городе был обычный, ярмарочный базар. Сюда местные жители, пинежане, онежане, мезенцы и приезжие из более дальних мест, свозили дешевые товары – предметы своего изделия: меховую одежду и обувь, деревянную, берестяную и глиняную посуду. Продавали скот, рыбу. Черносошные, с государевой земли люди отдавали себя в наем на всякие нелегкие поморские промыслы – соль вываривать, зверя бить, рыбу ловить, лес валить и пилить – одним словом, на любое трудное дело, к чему испокон веков привык русский человек.

Между прочих важных дел, Петр бывал и на этом рынке. Одно из преданий повествует о том, как Петр зашел на карбас к холмогорскому гончару и нечаянно с мостков грохнулся на горшки и перебил их немало. Мужик ахнул, почесал затылок и загоревал:

– Вот те и выручка!

– А много ли было выручки? – спросил царь.

– Да теперь не много, а было бы алтын на сорок.

Петр, к удивлению мужика, подал ему золотой червонец и сказал:

– Торгуй и разживайся, да меня лихом не поминай…

В те времена против Гостиного двора Северная Двина была не столь широка, как в наши дни. Кегостровский левый берег находился в треть версты от правого, городского берега. На левом берегу стояла тогда деревянная церковь Ильи Пророка. Петр заходил к обедне в эту церковь и пел на клиросе. Теперь тем самым местом, где находилась церковь, проходят морские корабли. Так за четверть тысячелетия расширилась река…

В этот свой первый приезд в Архангельск Петр приказал воеводе Апраксину начать строить верфь в Соломбале и заложить первый торговый корабль. Второй корабль – фрегат и сорок к нему пушек – Петр повелел приобрести за границей. За это дело взялся амстердамский бургомистр Николай Витсен, известный путешественник-исследователь.

Витсен в 1687 году, за шесть лет до приезда Петра в Архангельск, объехав Северную часть Сибири, составил ее описание и карту азиатского Севера. Свои труды он посвятил российским государям, чем и снискал доверие Петра.