Танцовщица

– Не понимаю! – удивился Хан-сахиб.

– Пока этих тонкостей не касайтесь. Далее, почтенным господам известно, что в математике крестик служит только знаком сложения, а взятый сам по себе никакого значения не имеет. Следовательно, поэт хотел сказать, что талия хоть сама она как бы и невещественна, соединяет обе половины тела его возлюбленной.

– Хватит, хватит! – взмолились слушатели. – Тут уж тонкость мысли дошла до крайности. Ваши стихи поймет только тот, кто постиг все науки.

– Потому я и не читаю их кому попало. Как жаль, что наш покойный учитель не дожил до этого дня, а то мои стихи заслужили бы хоть капельку похвалы. Но в наши дни истинных знатоков поэзии почти не осталось…

Когда чтение стихов закончилось, подали фруктовое мороженое. Гости отдали ему должное и разошлись. Тогда разостлали дастархан, [18] и мы с мунши-сахибом и Умрао-джан сели за еду.

– Пожалуйста, повторите то двустишие, которое вы прочитали в самом начале, – обратился мунши-сахиб к Умрао-джан.

Умрао-джан прочла:

– А жизнь у вас, наверное, была прелюбопытная, – сказал мунши-сахиб. – Так я подумал после того, как впервые услышал ваши стихи. Расскажите нам обо всем, что вам пришлось пережить; наверное, получится очень занимательно.

Я поддержал мунши-сахиба, но Умрао-джан стала отнекиваться. Наш любезный мунши-сахиб с юных лет страстно увлекался литературой. Кроме «Тысячи и одной ночи» и «Истории Амира Хамзы», [19] он проглотил все тема «Цветника воображения». [20] Не было такого романа, которого он не прочел бы. Но когда, после нескольких дней, прожитых в Лакхнау, перед ним открылась истинная прелесть речи, заметная лишь в устах тех, кто по-настоящему ею владеет, его перестали привлекать нелепые повествования большинства романистов, их вычурный язык и ханжеские, проникнутые ложным пафосом рассуждения. Ему очень нравилось, как говорят жители Лакхнау – люди со вкусом. Стихи, которые прочла Умрао-джан, внушили ему надежду, что и рассказ ее будет занимательным. Так или иначе, страстное любопытство мунши-сахиба и мои настояния вынудили Умрао-джан покориться и рассказать нам, хоть и против желания, свою жизнь.

Надо признать, Умрао-джан оказалась весьма умелой Рассказчицей. И в этом нет ничего удивительного: во-первых, она получила образование, а во-вторых, воспитывалась в кругу танцовщиц высшего разряда. Кроме того, ей не раз случалось беседовать со знатными людьми и даже с членами шахского дома; [21] она имела доступ в шахский дворец, и чего только не довелось ей увидеть и услышать.

По мере того как она рассказывала, я тайком от нее записывал все, что слышал. Когда же рассказ окончился, я показал ей черновик своих записей. Умрао-джан очень рассердилась на меня, но было уже поздно. В конце концов она поняла это и смирилась, – даже сама прочла рукопись и кое-где внесла небольшие поправки.

Я знаю Умрао-джан еще с той поры, когда она была совсем молодой женщиной. В те дни я и сам нередко сиживал у нее и ничуть не сомневаюсь, что все рассказанное ею – все до последнего слова – чистая правда. Однако это мое личное мнение, а читатели вольны думать, как им заблагорассудится.

Мирза Русва