Свержение ига

Писец закончил скрипеть пером, и Лукомский продолжил:

   — «И оттого что дело княжеское он не по старине ведёт, великое наше земское неустроение выходит. Сам знаешь, что котора земля переставляет свои обычаи, та земля недолго стоит. А как нонешний великий князь все наши обычаи переменил, так какого теперь добра ждать от нас? И вот решили мы отдать всё это дело в рассуждение твоей милости. Ты давал Ивану ярлык на великое княжение, так ты и забери у него, а отдай его брату Андрею, который до нас и до всей старины ласков и не будет томить нас голодом, ранами и наготою...»

   — Андрея-то убери до времени, — снова вклинился Лыко, — пропиши просто: другому князю. И про голод тоже не надо: наши бояре, слава Богу, не с голоду пухнут, с жиру... И закончи так: «А буде не отступится Иван от великого княжения добром, то силою заставь. Коли возьмёшь нас к себе в подручники, то дело быстро содеется». Подписывать как будем?

Гости сразу же уткнулись в мисы, будто три дня не ели. Лукомский оглядел их и усмехнулся:

   — Подпиши просто: «Подлинную челобитную писали и складывали важные московские бояре числом... до полуста, а писать нам свои имена пока не можно». Вели теперь, князь, перенести всё поубористее на аксамит, да станем думать, как это письмо до Ахмата довести.

   — А чего тут думать? — сказал Лыко. — Скоро мои люди с товарами в Орду поедут, прихватят письмецо.

И сразу оживилось застолье. Один за другим содвинулись кубки, пошёл шумный, пьяный говор. Из всех гостей только Яков Селезнёв молчал и злобно щурил глаза. Лукомский подсел к нему:

   — Почто злишься, боярин? Али наша затея тебе не по нраву?

   — Мне по нраву только сабля вострая! — ответил Селезнёв. — Кровь казнённых Митьки Борецкого да брата Васьки буквицами не смывается!

   — Это ответ доброго рыцаря! — Лукомский похлопал его по плечу. — Только почему ты нрав свой доселе не выказал?

   — Мой враг — не пустяк, сам знаешь. Нужно друзей-товарищев найтить, оружием изодеться. Время придёт — выкажу... Погоди ужо...

   — Да зачем ждать? — Лукомский наклонился к Селезнёву и зашептал: — Завтра поутру Иван в свой загородный дом поедет. Места там лесные, глухие, а у меня людишки найдутся лихие. Взял бы их под своё началованье и свершил бы своё хотение.

Селезнёв посмотрел на князя и единым духом осушил протянутый им кубок. Между тем застолье шло своим чередом. Лишь после полуночных петухов стали разводить гостей по разным углам обширного княжеского дома. Тут-то и обнаружилось исчезновение Лукомского, а о Селезнёве никто и не вспомнил. Еле державшийся на ногах Лыко плюхнулся рядом с Кошкиным, которого не смогли вытащить из-за стола, и попытался выразить свою обиду: сбежал, дескать, от нас Лукомский, склонил к опасливому делу и ушёл без объявления; нетто так делают? Но Кошкин соображал туго. Вскоре и самого хозяина свалила пьяная одурь. Теперь же, роясь в обрывках своих воспоминаний, Лыко чувствовал явную тревогу. «И кто он такой, князь Лукомский? — вопрошал он себя. — В Москве без году неделя, а обо всём знает. Надо бы Федьке наказать, чтоб разузнал о нём. Хоть и хороший с виду человек, да опас во всяком деле нужен...»

И не знал Лыко, что даже его пронырливый Федька ничего не сможет разузнать о королевском после, потому что не только в Москве, но и в самой Литве мало кто ведал об его истинном лице.

Лукомский происходил из мелких полесских князей. Дед его, показавший безудержную храбрость в Грюнвальдской битве, удостоился чести служить при королевском дворе. Отец тоже был не из робкого десятка и в случавшихся стычках с Тевтонским орденом показал себя искусным воеводой. Однако сын не унаследовал доблести своих предков. Выросший при дворе, он с детства впитал в себя воздух дворцовых интриг, честолюбивых надежд, лжи и порока. Ещё юношей он тайно перешёл в католичество, сохраняя видимость православия для родителей и товарищей, на исповедях высказывал такие сведения из тайной жизни двора, о которых узнавал благодаря своему уму и острой наблюдательности, что обратил на себя внимание краковского епископа. К тридцати годам своей жизни Лукомский был доверенным лицом короля по Московии, тайным осведомителем епископа, а в глазах своих собратьев — одним из немногих православных, сумевших добиться прочного положения при дворе.

Война с Новгородом и неожиданная решительность действий Ивана III заставила Казимира почаще смотреть в сторону своего восточного соседа. Но все силы его были прикованы к югу, где шла отчаянная борьба за чешский престол между венгерским королём Матиашем Корвином и сыном Казимира Владиславом. Между тем русского медведя необходимо было остеречь. В июле 1471 года в Большую Орду был послан пронырливый татарин Кирей Кривой, служивший прежде московскому князю, но изгнанный им за чрезмерное мздоимство. Кирей должен был склонить Ахмата к унии с Казимиром и подговорить его к совместному походу. В это же время в Москве объявился и Лукомский, посланный королём для разрешения споров, которые вели между собой русские и литовские порубежные князья. Однако главной его задачей было содействие затеянной унии. Впрочем, у Папы Римского, стоявшего за спиной короля, были свои дальние цели. Познакомил с ними Лукомского папский легат, на беседу к которому его пригласили перед самым отъездом в Москву.

«Святая римская церковь, — вкрадчиво говорил папский посланец, — пытается объединить всех христиан для борьбы с турками. И русским в этой борьбе должно принадлежать главное место. Папа устраивает брак московского государя с царевной Софией, надеясь, что та поможет склонить его на унию с нашей церковью, как то предусмотрено Флорентийским собором. Но признаюсь, мой друг, что надежда слишком слаба. Последние события показали, что в лице Ивана мы имеем перед собой хитрого, коварного и сильного врага. Поэтому делайте всё, чтобы расшатывать его власть. У московского государя четыре взрослых брата. Вряд ли каждый из них не мечтает втайне о великокняжеском престоле. Найдите самого коварного из них, разожгите в нём честолюбивые замыслы, сделайте его знаменем всех недовольных, а их много в каждом государстве. Неумеренные честолюбцы, жадные мздоимцы, бесстыдные распутники, еретики, заблудшие — не гнушайтесь ничьей помощью: грех во славу Божью — не грех. Не стесняйтесь в средствах и физическом устранении неугодных, включая и самого Ивана, но старайтесь не запятнать своих рук — святая церковь заинтересована в их чистоте. Народ — это стадо овец, а те не всегда понимают своего истинного предназначения — служить нам пищей и одеждой. Они сопротивляются и изливают свой гнев на пастырей, поэтому будьте крайне осторожны, мой друг».

В Москве у Лукомского сразу же появилось много знакомых. Одни хотели узнать о родственниках, живших в Литовском княжестве, другие спешили задобрить королевского посланца для своей пользы при решении порубежных обидных дел, третьи просто любопытствовали о жизни соседей. С их помощью Лукомский быстро разобрался в отношениях между членами великокняжеской семьи.

У Василия Тёмного было пять сыновей. Старшие — Иван и Юрий, с детства привлечённые отцом к государственным делам, рано вышли из-под опеки матери — великой княгини Марии Ярославны. Она же всю свою любовь перенесла на третьего сына — Андрея. Появление младших сыновей — Бориса и Андрея Меньшого не изменило привязанности матери, и немудрено: красивый, ловкий и статный юноша Андрей Большой вызывал общее восхищение. Всё давалось ему легко, и младшие братья безоговорочно признавали его первенство. Иван — тот государь по закону, и чтить его нужно было, как отца, а Андрей — свой, близкий, присный, ему не только поклонялись, его любили.

О, Лукомскому был хорошо знаком этот род людей, щедро наделённых с рождения. Из них при счастливых обстоятельствах выходят великие мужи, а при несчастных, что случается чаще, — великие хульники и тлители. Их отвага превращается в наглость, гордость — в тщеславие, прямота — в грубость, ловкость — в изворотливость, острословие — в язвительность. Братья держали меж собой нелюбье, и Лукомский, узнавши об этом, решил влезть в доверие к Андрею Большому. Обстоятельства способствовали его намерениям: Иван Васильевич, уходя в новгородский поход, оставил стеречь Москву своего малолетнего сына и князя Андрея. Лукомский преподнёс ему в дар рыцарское снаряжение, выполненное знаменитыми ганзейскими мастерами, и пожелал при этом быть неуязвимым от всех врагов. «От моих врагов немецкое железо бессильно», — ответил ему князь Андрей. Позже, за обедом, которым по традиции угощали посла, он уже в шутку продолжал: «Знатный твой дар, господин, только сам видишь, ни к чему он мне: в походы меня не берут, а московских баб стеречь лучше без железок». «В любви такие железки ни к чему, это верно, — подхватил Лукомский, — однако ты молод и походов на твой век хватит. Если, конечно, выдержишь нонешнюю осаду», — добавил он под общий смех.