Дьявол против кардинала<br />(Роман)

Заседание государственного совета закончилось около трех часов, и Людовик вместе с советниками спустился на первый этаж старого замка Сен-Жермен. При их появлении в большом зале заиграл небольшой оркестр из двух скрипок, двух альтов и лютни, а истомившиеся фрейлины захлопали в ладоши. Анна Австрийская, улыбаясь, пошла навстречу супругу, и тот, учтиво поклонившись, взял ее под руку.

— Танцевать, танцевать! — воскликнула Мари де Люинь и, схватив за руку мужа, встала с ним во вторую пару.

За важной, степенной паваной последовала веселая гальярда. Король протанцевал и ее в паре с королевой, не сводя с нее влюбленно-восторженных глаз, и даже реже сбивался с ритма. Давно не видали его таким веселым и раскрепощенным. После гальярды король поклонился и отошел в уголок вместе с венецианским посланником, но и беседуя с ним, он переглядывался с женой, которая теперь танцевала бурре с молодым Анри де Монморанси. Люинь по обыкновению присоединился к королю, и кавалером Мари, которая не могла отказаться от танцев, несмотря на свое «интересное положение», стал его брат Брант. Затем оркестр заиграл сарабанду, Анна взяла бубен и вышла на середину круга. Она танцевала легко и изящно, и не один только Людовик любовался ее грациозными движениями. Другой брат Люиня, Кадене, тоже выскочил в круг и принялся высоко подпрыгивать, стукая башмаком о башмак, взмахивать руками и притоптывать ногами. При этом он топорщил усы и вращал глазами, изображая пылкого испанца. Фрейлины покатывались со смеху, да и трудно было удержаться от улыбки при виде такого «кабальеро». Танец закончился, и Анна, тяжело дыша, села в кресло. Людовик учтивой фразой завершил беседу с венецианцем и прошел через весь зал к своей супруге. Фрейлины и придворные кавалеры наперебой осыпали ее комплиментами, а старый глуховатый Бельгард чересчур громко спросил, что бы она сделала с мужчиной, который заговорил бы с ней о любви.

— Убила бы! — шутливо ответила Анна, обмахиваясь веером.

— Ах, я убит! — воскликнул старик и, закатив глаза, повалился на одно колено, прижав руки к груди.

Все расхохотались, а Людовик смеялся громче всех. Анна подняла к нему лицо и посмотрела на него так нежно, что ему захотелось прямо сейчас подхватить ее на руки и унести куда-нибудь далеко, где они были бы совершенно одни. Он ласково пожал ее руку, лежавшую на подлокотнике.

В это время в зал вошел какой-то человек, одетый подорожному, и остановился в растерянности, оглядывая присутствующих. Поколебавшись, решился, подошел к Люиню и с поклоном передал ему какое-то письмо. Люинь прочел его, и даже издали было видно, как он побледнел. Велев вновь прибывшему следовать за собой, он поспешил к королю. Заметив, что происходит нечто странное, придворные начали перешептываться, танцы сами собой прекратились, понемногу затихла и музыка. Все смотрели на короля, читавшего письмо. Окончив читать, Людовик поднял глаза от бумаги, обвел взглядом зал и коротко произнес:

— Господа, я получил донесение от губернатора Блуа. Минувшей ночью королева, моя мать, бежала из замка и укрылась во владениях герцога д’Эпернона.

На этом король быстрым шагом направился к выходу.

С минуту в зале длилось оцепенелое молчание, а затем все зашумели, засуетились и побежали собираться. Солнце не успело еще скрыться за горизонтом, а карета за каретой уже мчались по дороге из Сен-Жермена в Париж.

— Я, нижеподписавшийся Арман Жан дю Плесси де Ришелье, епископ Люсонский, находясь в здравом уме и твердой памяти, в присутствии нотариуса, мэтра Жака Тиссандье из Авиньона, составил нижеследующее завещание седьмого дня марта 1619 года от Рождества Христова…

Секретарь Мишель Ле-Маль обмакнул перо в чернильницу и выжидательно посмотрел на Ришелье. Исхудавшее и пожелтевшее лицо епископа с ввалившимися щеками и запавшими глазницами тонуло в подушке, костлявая рука безжизненно лежала поверх одеяла. Из щели меж тонких губ долетал тихий, еле слышный голос:

— Завещаю похоронить себя в кафедральном соборе Люсона, коему оставляю свое столовое серебро, церковное облачение и три фландрских настенных ковра… Основанной мною семинарии завещаю свою библиотеку и наличные деньги в сумме одной тысячи ливров… Это все, что я могу ей передать, ибо никаких иных средств не имею…

Анри де Ришелье на цыпочках вошел в комнату и тихонько притворил за собой дверь.

— Ну, что? Как он? — спросил маркиз у камердинера Дебурне.

— Да плох, плох, — шепнул тот, покачав головой. — Утром доктор приходил, кровь отворял. Вот, завещание пишут…

В тишине раздавался только скрип гусиного пера по бумаге. Вдруг со двора послышался стук привратного молотка. Дебурне поспешно вышел.

Вскоре в прихожей зазвучал громкий басовитый голос, с которым пытался спорить тенорок Дебурне. Однако его возражения силы не возымели, тяжелые шаги протопали прямо к двери, которая распахнулась, явив взору присутствующих большую фигуру в засыпанном снегом плаще на меху.

— Куда! Куда! Нельзя к нему! — все еще увещевал пришельца камердинер. — Плащ хотя бы снять извольте! — сдался он наконец.

Незнакомец скинул ему на руки плащ и остановился на пороге.

— Неужто и в самом деле плох? — нерешительно пробасил он, глядя на восковое лицо Ришелье.

Тонкие голубоватые веки епископа затрепетали, он приоткрыл глаза.

— Кто здесь? — спросил он еле слышно.

Незнакомец подошел к постели. Ришелье вгляделся в его лицо.

— Господин дю Трамбле? — произнес он голосом, задрожавшим от надежды.

— Ну, слава Богу, узнали! — обрадовался гость. — А я ведь двести лье без остановки к вам скакал, да по такой-то погоде! Вот, — он полез куда-то за пазуху, извлек оттуда запечатанное письмо и передал секретарю.

Ле-Маль взломал печать, пробежал письмо глазами:

— Король приказывает вам немедленно покинуть Авиньон и прибыть в Ангулем, где вас ожидает королева-мать, — произнес он неуверенным голосом, не совсем понимая, что происходит.

То же недоумение отразилось на лице Ришелье.

— Королева-мать изволила две недели тому назад бежать из Блуа, — пояснил дю Трамбле. — Суматоха тогда поднялась, на Люине лица не было — пойди узнай, что у ее величества на уме.

Дю Трамбле оглянулся и поискал взглядом стул. Нотариус живо вскочил и уступил ему свое место.

— Восемь дней в седле, ноги не держат, — как бы извиняясь, сказал гонец, уселся и продолжил рассказ:

— После того как королева лишилась мудрого советника в вашем лице, — дю Трамбле слегка поклонился Ришелье, — рядом с ней возник очередной итальянский проходимец — некто аббат Руччелаи из Флоренции. Он-то и стал вбивать ей в голову мысли о том, чтобы вернуть себе прежнюю роль — слыханное ли дело, чтобы мать короля была изгнана из государственного совета! Но как ее вернешь? Король предпочитает держать матушку на расстоянии, в Блуа под охраной. Остается бежать! А куда? Руччелаи сунулся было к герцогу Бульонскому, но тот поостерегся играть с огнем — мол, годы уже не те. А вот герцог д’Эпернон оказался сговорчивее: он был обижен, что власть его урезали, а еще пуще, что сыну его, архиепископу Тулузскому, до сих пор кардинальскую шапку не пожаловали. Так что королева укрылась у него в Ангулеме и прислала королю письмо: мол, мое место подле вас, прогоните Люиня, все зло от него, и заживем по-прежнему, душа в душу. А не то — во Франции найдутся благородные дворяне, способные постоять за свою государыню. Король наш нраву горячего, хотел было тотчас собирать войска и идти на матушку войной. Да только Люинь совсем другого склада — ему лишь бы тишком, да молчком, да без драки. Канцлер Силлери, хоть Люиня и не любит, тоже воевать отсоветовал. Тем временем брат мой, отец Жозеф, поговорил с Деажаном о вас. Деажан подступил к королю: есть, мол, лишь один человек, который заставит вашу матушку образумиться. Вот и пришлось мне в ваши Палестины добираться!

Ришелье попытался сесть на постели. Брат Анри и секретарь поддержали его и подложили под спину подушки.

— Можете идти, мэтр, мы с вами закончим позже, — тихо, но твердо сказал Ришелье нотариусу. Тот откланялся и удалился.