Катон (СИ)

Позицию Катона в вопросе с триумфом Цезаря и его заочным соисканием консульства спродуцированная молва объясняла просто: он завидует чужому успеху, потому как сам - бездарь, не способный ни на что, кроме повторения избитых устаревших истин. До выборов оставались считанные дни, и сенат торопился провести закон о незаконном избрании Цезаря. Против Катона были даже друзья. "Пусть он лучше получит консулат из наших рук, чем возьмет силой диктаторский жезл, - говорили они, - человека, стоящего во главе легионов, раздражать опасно". Когда настал день обсуждения законопроекта в сенате, Цезарь уже казался просто-таки обреченным на консульство и триумф. Однако Катон решил биться до победы.

Прения не были долгими. Сенаторы поочередно вставали, произносили имя Цезаря, увенчивали его словесным лавром и коротко оповещали Курию о том счастье, которое они испытывают, удовлетворяя желание победителя лузитанских скалолазов. Довольно скоро наступило время Катона.

"Напомню вам, отцы-сенаторы, - в привычной, несколько тяжеловесной манере начал он, - что два года назад мы отказали одному заслуженному императору в его просьбе относительно изменения порядка проведения магистратских выборов, а сегодня чуть ли не с ликованием стремимся угодить в похожем деле другому просителю. Чем же вызван столь крутой поворот?

Поскольку все предыдущие ораторы ликовали, а это похвальное занятие несовместимо с прозой скучного анализа, то придется мне, сухому человеку, не склонному к беспричинным восторгам, взять на себя обузу размышления над происходящим. Однако провести свои рассуждения я надеюсь с вашей помощью.

Так почему же мы на тот же вопрос, что звучал два года назад, готовы дать другой ответ? Изменились мы сами?

Мне не хотелось бы испытать стыд подобного признания, а потому отло-жим ответ до окончания собрания, дальнейший ход которого, возможно, отменит сам вопрос.

Рассмотрим другой случай. Если мы не стали хуже, то, значит, второй проситель достойней первого? Может быть, так и есть? Может, его деяния действительно значительнее? Может быть, Лузитания для нас важнее Азии? Десяток горных хребтов на западном побережье Иберии больше Понта, Каппадокии, Пафлагонии, Армении, Мидии, Колхиды, Альбании, Сирии, Киликии, Месопотамии, Финикии, Палестины, Иудеи и Аравии вместе взятых? Может быть, избиение бедных варварских племен, не сделавших нам ничего дурного, почетнее победы над Митридатом, уничтожившим более ста тысяч наших сограждан в трех продолжительных войнах? Или захватывать лузитанские города исключительно с целью получения добычи, врываться в добровольно открытые ворота и грабить сдавшихся, сея повсюду ненависть к Риму, есть большая доблесть, нежели восстанавливать целые страны, пришедшие в упадок, и возрождать народы Азии, обращая их в наших союзников? Может быть, обирать провинцию и объявлять войну невиновному ради удовлетворения требований своих кредиторов приличнее римскому магистрату, чем наполнять государственную казну законной добычей, завоеванной у настоящего врага? А может, бросить провинцию до срока, даже не дождавшись преемника, чтобы успеть на выборы, благороднее, нежели опоздать на них ради лучшего устройства дел в порученной твоему попечению стране? Может быть, Цезарь и впрямь принес больше пользы государству, чем Помпей, и потому заслуживает уступки в том, в чем было отказано Помпею?"

Катон остановился и обвел Курию выразительным взглядом, ожидая под-держки. Но он увидел полнейшее равнодушие зала: уши сенаторов слиплись от сладости похвал Цезарю, и Катона никто не слышал, кроме его недругов, ибо недруги, как известно, никогда не дремлют.

- Сравнение просьбы Цезаря и Помпея неправомерно, - бросил Тит Лабиен, принадлежавший к числу последних.

- А ему-то что? - усмехнулся Курион, молодой задиристый человек из окружения Клодия. - Порцию лишь бы возражать, лишь бы злобствовать. Для него все враги, кто выше его самого. Пусть победа над Лузитанией не столь масштабна, как над Азией, но Катону и такого успеха никогда не добиться, потому он теперь нападает на Цезаря, как еще вчера - на Помпея!

В курии раздался злобный смешок.

Катон опешил. Ему захотелось уйти прочь и резко хлопнуть дверью, чтобы демонстративным протестующим поступком навсегда воздвигнуть преграду между собою и этими людьми. Но он был Катоном, а потому остался на месте и заговорил почти спокойным тоном.

"Вот вы, отцы-сенаторы, не услышали меня, но живо откликнулись на ед-кую реплику. Вы поверили, будто человек, выступающий перед вами, обуреваем низменными помыслами. Вы легко верите в дурное и совсем не верите в доброе, а такие люди не могут отличать истинного от ложного. Однако чувство истины является главным нравственным чувством и его отсутствие означает моральную слепоту. Мораль же - это то, что регулирует отношения между людьми в обществе. Представьте, будто волк лишился нюха, газель - слуха, а орел - зрения. Волк и стервятник неминуемо погибнут от голода, а газель станет легкой добычей первого же хищника. В природе невозможно ориентироваться без физиологических чувств, а в обществе - без нравственных. Люди с атрофировавшимся чувством истины являются легкой добычей негодяев. Кто-то может вступиться за них и вызволить из беды один раз или два, но в конечном итоге они все равно обречены, если только вдруг не прозреют.

Вот и вы сейчас полагаете, будто человек, сумевший сказочно разбогатеть на государственной должности за какие-то полгода, бескорыстен, а выступающий против того, кому, по общему мнению, теперь выгодно угождать, движим алчностью. Вы верите, будто человек, равняющийся на Александра Македонского, утверждающий, что лучше быть первым в альпийской деревушке, чем вторым в Риме, взявший себе жеребенка с дефектом копыта только потому, что некий халдей предсказал его хозяину господство над миром, демократичен и печется об общем благе. Вы считаете, будто человек, требующий попрать закон ради его избрания в консулы, станет законопослушным консулом!

Какая участь ожидает тех, кто руководствуется подобной логикой? Это уже не слепота, а нечто еще более худшее. Это некое антизрение. Овца с таким видением мира кинется не от волка, а прямо к нему в пасть! А разве не так поступают многие из нас? Например, сегодня?"

- Прекрати свои происки, Порций, - раздался голос из окружения Клодия, - ты, трибуниций, говоришь уже дольше, чем все консуляры и претории вместе взятые!

- А я сообразуюсь не с речью консуляров или преториев, а с истиной и потому буду говорить столько, сколько надо, чтобы меня услышали, - упрямо заявил Катон и продолжил прерванную мысль. - Впрочем, каждый из вас волен поступать как ему вздумается, когда дело касается лично его, но в сенате мы решаем судьбу государства и не имеем права быть ничтожнее наших предков. Мы не имеем права губить то, что создавалось многими поколениями предшественников, дабы не уподобляться презренному юнцу, по недомыслию промотавшему отцовское состояние и отдавшемуся в рабство своему бывшему слуге.

- Ты, Порций, истратил столько слов, что уже давно промотал свое и без того небогатое красноречие! - прозвучал насмешливый возглас с места. - А банкроту не пристало угрожать банкротством другим.

- В самом деле, Катон, ты слишком отдалился от сути, - нетерпеливо вмешался консул Метелл. - Что ты конкретно предлагаешь?

- Раз народ считает, будто Цезарь чего-то достиг в Дальней Испании, то пусть он празднует триумф, если только сенат не призовет его к ответу за неза-конную войну с Лузитанией; или пусть выступает кандидатом в консулы, если только сенат не призовет его к ответу за самовольный отъезд из провинции, а нарушать порядок выборов ради удовлетворения всех прихотей Цезаря я не дам, - ожесточившись, резко заявил Катон.

На мгновение в зале установилась тишина, показалось, будто Курия наконец-то серьезно задумалась над происходящим. Но то лишь показалось. Метелл устало вздохнул и высказал пожелание поскорее перейти к голосованию. Все зашевелились и повеселели в предвкушении завершения мероприятия, итог которого считали предрешенным. Катон посмотрел вокруг и понял, что ему ничего не удалось добиться, и над сенатом по-прежнему довлеет воля Цезаря. Тогда он объявил, что не закончил речь и снова приготовился говорить. Сенаторы опешили и от удивления даже не нашлись, как возразить неугомонному оратору. Катон встретился взглядом с консулом, и после непродолжительной борьбы душ Целер опустил взор и нехотя махнул рукою в знак согласия.