Победные трубы Майванда. Историческое повествование

— Мы очень хотим быть вашим гостем, — с улыбкой шептал пока еще не обретший голос племянник Акбар-хана, — но мои невежественные придворные против этого. Боятся, что меня либо убьют, либо захватят в плен.

Правда, и эмиру не удалось добиться желанного договора. Ему был гарантирован лишь официальный меморандум, подтверждающий обещанное в письме Гриффина от 14 июня 1880 года: Кабул может поддерживать политические отношения только с Британской империей, а она поможет ему в случае неспровоцированного нападения. Кандагарская область — самостоятельное владение. Округа Пишин и Сиби отходят к Британской Индии. Ее власти не будут вмешиваться во внутренние дела Кабула и требовать присутствия там резидента-англичанина, ограничившись посылкой туда агента-мусульманина.

3 августа, когда Гриффин из Ак-Сарая, а Стюарт из лагеря генерала Гофа, где он находился во время переговоров с Абдуррахман-ханом, вернулись в Шерпур, они пришли к единому выводу: хотя беседы с эмиром мало что разъяснили, надо выводить войска.

— Мы явно недооценили дипломатические способности этого беглого сардара. Он просто смеется над нами, — ворчал командир Северо-Афганского полевого отряда.

— Конечно! — вторил ему политический агент в Северном Афганистане. — Абдуррахман-хан прекрасно понимает, что время работает на него, и торопиться следует нам, а не ему… Мне, однако, пока еще не ясны два обстоятельства, сэр. Во-первых, знал ли он к моему приезду о Майванде и как это прискорбное событие повлияло на его расчеты? А во-вторых, почему эмир, твердивший ранее, что без Кандагара нет Афганистана, в Ак-Сарае ни разу не упомянул ни о Кандагаре, ни о Герате?

Генерал потеребил усы и бросил на своего помощника иронический взгляд:

— Мне кажется, ваши загадки связаны одна с другой и не очень сложны. О Майванде он, безусловно, узнал ненамного позже, чем мы. У них свой телеграф, работающий не хуже нашего. Эмиру ясно, что Шер Али-хан не фигура, престижа не имеет и править не будет, что мы обязательно отомстим Аюб-хану и он тоже не соперник, что, наконец, нам самим в Кандагаре не удержаться… Зачем же Абдуррахман-хану тратить лишние слова? Особенно теперь, после Майванда. Он молчит и ждет, когда Кандагар, а потом и Герат упадут к его ногам, как спелые гранаты…

И вдруг он взорвался:

— А вообще-то подобные вопросы вам, ответственному за политические дела, должен задавать я! Быть может, с моей стороны не очень тактично привлекать ваше внимание к этой щекотливой теме, но в армии существует мнение, что многие неудачи порождены ненужным вмешательством политических офицеров. Хотя то, что им надо знать, они знают плохо…

Гриффин молчал, не зная, как реагировать на эту вспышку гнева.

— …Первая афганская война и роль, сыгранная в ней Макнотоном, хорошо это доказали. Ныне Каваньяри — наш славный герой, но я не удивлюсь, если узнаю, что в кабульской трагедии повинен и он. А Майванд? Я сильно подозреваю, что в этой катастрофе немало заслуг самонадеянного Сент-Джона…

— Но, сэр, — сумел наконец вставить слово политический агент, — вы изволили упомянуть весьма достойных, компетентных людей…

— Достойные, компетентные! Конечно, кто же спорит, — отмахнулся Стюарт. — Вот только события развертываются вовсе не так, как хотелось бы. Читайте, чего нам стоит кандагарское поражение: это самая последняя информация из штаба главнокомандующего в Индии.

«Как только известие о победе Аюб-хана под Майвандом, — читал Гриффин в протянутом ему листке, — стало распространяться от Кандагара к Белуджистану, а оттуда к границам Индии, оно вызвало на всей этой территории враждебные действия против нас среди народов, считавшихся вполне дружественными Англии: среди племен у Чамапа, на плато Тоба и в долине Пишина, горцев Мури и Какара, сипаев келатского хана и, наконец, патанов южнобелуджистапской границы. Волнения достигли города Суккура, где пришлось ввести в дело милицию; беспорядки произошли даже в самом Бомбее».

Командир Северо-Афганского полевого отряда, кажется, пожалел о своей вспышке:

— Поневоле приходишь к заключению, что еще один такой Майванд и придется распрощаться не только с Афганистаном, но и с Индией, — примирительно сказал он. — Теперь нам, военным, приходится исправлять ошибки политиков. Через пять дней Робертс двинется на юг, чтобы спасти то, что осталось в Кандагаре, в этом дурацком государстве вали. А спустя два-три дня и мы покинем западню, в какой оказались. Так, кажется, лорд Литтон охарактеризовал Кабул?

— Он его назвал мышеловкой, сэр.

— Ну — мышеловку… И уйдем независимо от того, захочет ли его хитрейшее высочество эмир Абдуррахман-хан пожелать нам счастливого пути.

8 августа 1880 года пришлось на воскресенье. По установившимся традициям добропорядочным англичанам не следовало заниматься в этот день, отведенный для благочестивой молитвы и отдыха, серьезными делами. И нарушить традиции могло лишь нечто чрезвычайное. Да ведь и произошло чрезвычайное событие: Майванд! Вот почему в воскресенье 8 августа британское правительство, стремясь как можно быстрее восстановить свой престиж, направило на Кандагар девятитысячный отряд. Им командовал Фредерик Робертс, произведенный в генерал-лейтенанты. Над армией Аюб-хана уже никто не смеялся. Против нее двинули отборные части — двенадцать пехотных и четыре кавалерийских полка, причем четверть всех солдат и офицеров составляли англичане. Отряд Робертса, по обыкновению, сопровождало втрое большее число всякой прислуги.

Здесь уж политическая служба постаралась. Ее руководители учли, что внешнее равнодушие Абдуррахман-хана на переговорах в Ак-Сарае вовсе не означало его отказа от воссоздания Афганского государства в границах, установленных Дост Мухаммад-ханом. Значит, эмир заинтересован в устранении Аюб-хана, пусть даже руками англичан. Тем более что они, англичане, не намерены засиживаться в Афганистане.

И Абдуррахман-хан откликнулся на обращение инглизи о содействии. Он помог обеспечить отряд Робертса продовольствием, фуражом и транспортом, а также разослал племенам гильзаев воззвания, предписывая не мешать его продвижению.

Прошло еще три дня, и, как намечалось, из Кабула в Индию выступили остальные британские войска. Их маршрут проходил через Гандамак и Джелалабад на Пешавар. Дорога знакомая: за сорок лет до того здесь полегла выбиравшаяся из афганской столицы под огнем патриотов 15-тысячная англо-индийская оккупационная армия. Можно было бы сказать: «полегла до последнего человека», если бы не уцелел ее единственный представитель — доктор Брайдон.

Ныне положение изменилось. О покидающих Кабул инглизи обещал позаботиться эмир. На всякий случай он удержал в своей свите вождей местных племен: от них можно было ожидать всяких неожиданностей по отношению к вражеским офицерам и солдатам. Гонцы Абдуррахман-хана отправились в окрестные земли, заклиная от его имени гильзаев и дуррани, момандов и махсудов, афридиев и шинвари, как и все иные племена и роды, не препятствовать отступлению этих несчастных неверных, возвращающихся в Индию замаливать свои грехи.

К эвакуации столицы британские военные власти готовились не менее тщательно, чем к овладению ею. Из остававшихся там семи полных полков и других частей, артиллерийских батарей и саперов были сформированы три бригады, сведенные в дивизию. С ними было 30 тысяч человек лагерной прислуги и всяких маркитантов, торговцев, перекупщиков, посредников, ростовщиков, маклеров, а также обоз из 10 тысяч вьючных животных.

Долгожданный уход инглизи из Кабула… Мог ли эмир пропустить этот волнующий момент?

Наступила среда 11 августа. Было раннее утро, и солнце еще лишь готовилось заглянуть в гигантскую горную чашу, на дне которой раскинулась столица Афганистана. Тем не менее все три бригады были построены на плацу: накануне вечером им зачитали приказ, который гласил, что эмир Абдуррахман-хан приедет с войсками для прощального свидания с генерал-лейтенантом сэром Дональдом Стюартом.

Эта весть дошла и до города. Несмотря на ранний час, оттуда — верхом и пешком — до Шерпурского укрепленного лагеря добрались несколько сот любопытных. Они растянулись вдоль дороги на четверть мили от западного вала лагеря англичан. У ворот были поставлены рядом две палатки.