Девятьсот семнадцатый

— Целиком разделяю этот план, и даже больше — беру на себя переговоры с Ворониным.

— Отлично. Давайте тогда обсудим подробности этого предприятия и за дело. Время не терпит. При

успехе за вами, полковник, обеспечен пост бригадного командира. Я буду ходатайствовать перед его

высочеством.

— Ваше превосходительство, во всех моих поступках руководит мной не тщеславие, а преданность

родине и престолу.

— В этом я не сомневаюсь. Но одно другого не исключает. России нужны храбрые, способные генералы.

Однако мы приступаем.

*

А утром заседал екатеринодарский ревком.

Докладывал Полноянов.

— Разнобой и автономность начальников в военном деле приводят к неизбежному поражению. Этому

учит история. Командующий армией товарищ Воронин обставил себя, как старый генерал. Возит всюду за

собой состав мягких вагонов, в них полно женщин. В штабе непрерывные кутежи. Штабисты грабят и

транжирят народные средства. В армии отсутствует дисциплина. Не армия, а какая-то вольница. А враг не

разгромлен. Так дальше продолжаться не может. Нам нужен другой командующий.

В комнате, наполненной дымом и людьми, было душно, как в дымоходной трубе. Члены ревкома и

других революционных краевых организаций сидели вокруг стола с утомленными лицами. Здесь же находились

Васяткин, Нефедов и Гончаренко.

— Смотрите сами, товарищи. Я вам зачитаю две сводки, — продолжал Полноянов. — Вот первая.

Ог полевого штаба о противнике к 8 часам утра. За истекшие сутки на фронте ничего существенного не

произошло. Противник с каждым часом все более и более сжимается железным кольцом советских войск.

Перебежчиком из отряда Покровского, офицером, сообщено, что в отряде противника начинаете брожение.

Отряд Улагаева откололся от Покровского и действует самостоятельно. Общая сила противника, бежавшего из

Екатеринодара, насчитывается до трех тысяч человек, включая сюда и обозы. В отряде боевых припасов и продовольствия

почти нет. Последние отбираются у жителей, с выдачей расписок. Отряд Корнилова ныне занимает станицу Некрасовскую,

окружен со всех сторон. Там находятся: бывший великий князь Николай Николаевич Романов, Милюков, Гучков, одна из

дочерей бывшего государя и другая кадетская свора. Перебежчиком из отряда противника доказано, что противник

занимается поголовным грабежом, забирая все у мирных жителей, с оказывающими сопротивление расправляются

расстрелами.

— Кажется, судя по сводке, все обстоит благополучно. Но вот послушайте другую:

Командующий армией Воронин окружил себя старыми контрреволюционными офицерами. Идут непрерывно оргии.

Поносится советская власть. Смеются над приказами командующего фронтом и не выполняют их. Говорят, и сам Воронин

неоднократно заявлял бойцам, что в ревкоме сидят немецкие агенты и ждут только приезда кайзеровских войск, чтобы

предать революцию. Создается настроение в пользу единоличной диктатуры Воронина. Положений становится

нетерпимым”.

— Вот две сводки, товарищи. Кажется, ясно. Я предлагаю Воронина снять с поста.

— Нужно было бы заслушать его объяснение и проверить донесение, — сказал кто-то.

— Он здесь в городе, только что приехал. Его можно вызвать.

— Необходимо вызвать. Он все же авторитетен в армии.

— Товарищ Крышкин, вызовите немедленно Воронина. А нам тем временем доложит товарищ Васяткин

о состоянии N-ской дивизии.

Васяткин поднялся, снял очки улыбаясь и щуря близорукие глаза, сказал:

— Плохие настроения, товарищи. Солдаты рвутся домой в Россию. Революционное сознание заставило

их помочь советизации края. Но постоянно быть здесь они не намерены. Солдаты за четыре года не виделись с

семьями.

— Нужно удержать дивизию, пока контрреволюция окончательно не будет уничтожена, — заявил

Полноянов.

— Удержать почти невозможно. Но дивизионный комитет приложит все силы.

— Это нужно сделать… Но вот, кажется, и сам Воронин.

В комнату вошел стройный казак, одетый в белую черкеску и папаху. Поверх одежды красовалось

золотое оружие.

— Здравствуйте, товарищи, — промолвил он. Смело подошел к свободному креслу и сел в него.

— Мы всегда привыкли действовать в открытую, — заявил Полноянов. — Товарищ Воронин, вот на,

прочти.

Казак с улыбкой на губах взял предложенную ему бумажку и начал читать ее. По мере чтения лицо его то

бледнело, то краснело. Наконец он смял бумажку в кулаге и крикнул:

— Все это ложь! Подлое подсиживание.

— Ты отрицаешь?

— Да, отрицаю. И больше. Я требую комиссию, чтобы расследовала на месте. Я, который не щадил

жизни… Если забыли, почитайте газету. Я — герой революции, гроза угнетателям… И вдруг такую ложь на

меня! И вы верите?

— Нет, зачем же. Мы на слово не верим. Мы проверим и там решим, что с тобой делать, если ты виноват,

и как наказать ябедника, если сводка ложна.

— Да, да. Необходимо проверить, я подчинюсь всякому решению ревкома. Но я требую проверки.

— Хорошо. Так и решим, товарищи. Нет возражений? Итак, выделяем комиссию. От ревкома и ЧК

товарища Грабуля, от дивизионного комитета товарища Нефедова. Не возражаете?

— Нет.

— Итак, комиссия должна приступить к обследованию немедленно.

— Мой штаб стоит в ста верстах отсюда. Только завтра мы сможем быть там, — сказал Воронин.

— Хорошо, мы договорились. Переходим к следующим делам. Слово имеет товарищ Грабуль от

чрезвычайной комиссии.

Светлоглазый чахоточного вида человек, откашлявшись, начал говорить:

— Товарищи, в крае напряженное состояние. Казачество, подстрекаемое духовенством и агентами белых,

волнуется. Происходят недоразумения на почве передела земли. Вы все знаете, что казаки раньше были в

привилегированном положении по сравнению с иногородними. Они имели много земли. Но иногородних в крае

не меньше, чем казаков. При наделе малоземельных иногородних приходятся отрезать землю у богатых казаков.

На этой почве станицы расслаиваются, и казачество в ряде мест определенно идет на удочку белых.

Тревожные вести ползут отовсюду. Немцы занимают Дон. Украину и хотят итти на Северный Кавказ. Они

помогают корниловцам. У Каспия орудуют банды Дутова и Семенова. В Сибири мятеж чехословаков. Они идут

на Москву. Революция в опасности. Нужно стальное единение. Нужна централизованная армия, подчиненная

единому руководству.

— Это хорошо. А кто же за главнокомандующего будет? — спросил Воронин.

— Обещают прислать из центра старого большевика, некоего товарища Драгина.

Гончаренко и Васяткин переглянулись.

— Можно было бы из своих выделить, — недовольно заявил Воронин.

— В такую минуту наше дело не рассуждать, а подчиниться центру.

Воронин промолчал.

— ЧК предлагает следующее… — продолжал Грабуль.

Пока шло обсуждение практических мероприятий, Воронин сидел в раздумьи, глубоко уткнувшись в

кресло. Мысли носились в голове его, как клочья табачного дыма в комнате.

“Не хотят меня за главнокомандующего. Не я ли им дал победу? Не доверяют. Как офицеру. А что

хорошего у них? Бестолковье и развал. Со всех сторон наступают белые. Наверное, победят. Они хотят

обкарнать меня. Нет, не удастся. За Воронина вся армия. Воронин сам сделает себя главнокомандующим. Только

надо действовать, как некогда Наполеон. Армия — все. За кем она идет, тот царь и бог”.

Мелькнула яркой лентой вся жизнь его, наполненная приключениями, как ночное ясное небо звездами. И

всюду риск, отвага, и все во имя того, чтобы достичь высшей славы, первого места в жизни. Ради славы

брошена карьера, оставлено офицерство, предпринята поездка на фронт, сотни подвигов, чтобы писали о нем

газеты, чтобы повысили в чинах. Во имя славы, могущества, власти — он с красными. И его окружают почетом,

и о нем пишут. Но нет безграничной власти. Он целиком зависит от воли ревкома, который он в душе глубоко