С Петром в пути

Горн был схвачен и поставлен перед царём.

   — Гляди, не ты ли всему виной? — сказал Пётр, указывая на скопище тел. — Не твоё ли дурацкое упрямство виною сему побоищу? Не мы ли предлагали тебе достойные условия сдачи. И что же? Ты их надменно отверг в надежде на сикурс.

Горн молчал, набычившись. Голова его поникла.

   — Молчишь! — гремел Пётр, всё более распаляясь, проводя перед Горном своею окровавленною шпагой. — На ней не шведская — русская кровь. Я своих колол, унимая от ярости. А ты что сделал, чтобы своих спасти? Ждал сикурса? Кто тебе поведал о нём?

Горн по-прежнему молчал, уставя глаза в землю. И тогда Пётр, размахнувшись, влепил ему пощёчину. Столь увесистую, что Горн пошатнулся, однако устоял.

   — Государь, опомнись, — ухватил его за руку, готовую снова обрушиться, Головин.

   — Повязать его! — прорычал Пётр. — Дав тот каземат, куда он яко изменников заточил Шлиппенбаха и Полева.

Подполковник Шлиппенбах и полковник Полев были комендантами сдавшихся крепостей Нотебург и Ниеншанц. Они искали прибежища в Нарве, а Горн бросил их в каземат как изменников, подлежащих суду короля Карла.

Нарва пала. Укоряя Огильви, Головин напомнил его суждение в консилии. Тогда он решительно возражал против штурма Нарвы, считая её неприступной, а силы российского войска недостаточными.

   — Для взятия такой крепости, как Нарва, потребно не менее 70 тысяч осаждающих, — настаивал он.

Пожевав губами, Огильви отвечал:

   — Признаю, я ошибся в расчётах. И недооценил проницательность и напор его царского величества. Он рождён для побед.

В Москву Пётр написал о падении Нарвы так:

«Я не мог оставить без возвещения, что всемилостивый Господь, каковым считаем, сию атаку окончати благоволил, где пред четырьмя леты оскорбил, тут ныне весёлыми победители учинил, ибо сию преславную крепость чрез лестницы шпагою в три четверти часа получили».

Через неделю сдался на капитуляцию и Ивангород. Как и предвидел Пётр, падение Нарвы повлекло за собою сдачу гарнизонов малых шведских крепостей.

Подсчитывали трофеи — они были велики, подсчитывали и потери. Пётр делил радость со своими соратниками.

   — Мы в воинских науках преуспели, швед нас изрядно бил, а заодно и выучил, как его самого бить, — говорил он, шагая по Дерпту, — впятеро менее людей потеряли при штурме Нарвы, нежели под Нотебургом. А взято одних пушек, гаубиц и мортир пять с половиною сотен да ядер сверх восьмидесяти тыщ, пороху близ тыщи пудов. Мы ныне с Викторией, этой преславной девой, в ладу, и любовь с нею будет крепнуть.

Пётр не мог усидеть на месте, решительно не мог. И он помчался в свой любимый Парадиз, то есть рай, как кликал он Петербург, доглядеть, как идёт его строение. Уверившись, что город мало-помалу растёт, и наказав его губернатору Меншикову не ослаблять усилий, он устремился в Олонец, на тамошнюю верфь: руки, державшие шпагу, соскучились по плотничьему топору. Отвёл-таки душу, излаживая киль для струга. Запах дерева был отрадней запаха битвы.

Строились корабли для новой столицы. Ибо Пётр лелеял дерзостную мысль перенести столицу на брега Невы. В редких снах своих он видел весёлую толпу парусов у причалов, островерхие церкви на манер амстердамских, обширное адмиралтейство и верфи, верфи, верфи... Всё было привязано к морю, и всё питалось морем...

Сны были редки: натрудившись, находившись, наговорившись за долгий день, он, упав на кровать, мгновенно проваливался в сон.

Иной раз, правда, когда заботы облепляли его с ног до головы, мысли не давали уснуть, будоража решения. И то, что не давалось днём за хлопотами, гармонично решалось в эти минуты недолгой бессонницы.

Крепость и Парадиз распланировал новый архитектор швейцарец Доминико Трезини. Он поднёс Петру чертежи, и государь остался доволен. Земляную крепость положено было заменить каменной, и горящий нетерпением царь повелел свозить камень немедля. На месте деревянной церкви Петра и Павла, задуманной как доминанта крепости, решено было воздвигнуть собор со шпилем, узнаваемым за десятки вёрст. Отведены участки для хором царских приближённых: Меншикова, Головина, Брюса, Головкина, Шафирова и многих других.

Уже кипела работа на обширной площади, отведённой под адмиралтейство, уже забивались сваи в основание доков, и нетерпеливый царь подгонял мастеров, надзиравших за работами.

Петру казалось, что все вокруг него мешкают, медлительны и неповоротливы. Он жаловался Головину:

   — Я суть погонялка, неровен час остановлюсь, и всё округ меня остановится. Народец здешний нерасторопен и ленив, да и надобно поболее.

   — Собрали сколь можно было, государь. Люди бегут от неустройства, от бескормицы.

   — Знаю! — отмахивался Пётр. — Зови Алексашу, пусть отчёт даст, отколь провианту нет. Я с этих провиантмейстеров семь шкур спущу и голыми пущу.

   — Швед озорует, государь. На путях подвоза чинит засады. Неровен час подступил к Питербургу, — оправдывался Меншиков.

   — Нетто не отобьётесь?

   — Отобьёмся! — тряхнул головой Меншиков. — Работных людей вооружим.

   — А ружья-то достанет? — допытывался Пётр. Меншиков на мгновение смутился, но затем отвечал с прежней удалью: — Всего наберём.

А шведы и впрямь не могли смириться с потерею невских берегов. Темпераментный король Карл вышел из себя, узнав об успехах русских в Ливонии, и повелел во что бы то ни стало выбить их оттуда.

Шведский генерал Георг Майдель взялся исполнить повеление короля. Он был известен своею предприимчивостью и напористостью. Под его началом было около четырёх тысяч солдат. Он считал, что этого будет достаточно для овладения новопостроенной русской крепостью, утвердившейся на Заячьем острове. Месяц июнь тому благоприятствовал: установились белые ночи, и можно было совершить марш и ночью, когда противник безмятежно спал.

Переход длился четверо суток. От крепости Выборг, откуда начался марш, дорога вела по топким местам, звериными тропами. Лошади с чваканьем выдирали копыта, таща за собой дроги с пушками.

В пять утра скованный мёртвым сном гарнизон Петропавловской крепости был разбужен криками часовых: «Аларм! Аларм!» Тревога! Уже вовсю бухали пушки. Комендант Роман Вилимович Брюс, кое-как нахлобучив парик и опоясавшись шпагой, дабы предстать перед подчинёнными в полной форме, принимал донесения.

   — Откудова напал неприятель?

   — С Выборгу, господин комендант.

Махнув рукой, Брюс скорым шагом поспешил туда, где с палисада рявкали крепостные пушки. Перед ним со свистом шлёпнулось в грязь ядро, обдав его холодными брызгами. С трудом он взобрался наверх и глянул на лежавший внизу клочок суши.

Шведы подобрались совсем близко, но естественной преградой служила протока. Оттуда и били их пушки.

Это была полевая артиллерия, ущерб от неё был невелик. Вдобавок, судя по всему, пушек у шведов было немного.

   — Напрасно стараются, — хмыкнул Брюс. — Мы против них сила.

Шведские драгуны, как видно, готовились к вылазке. Они появились из-за протоки, таща осадные лестницы.

   — Фузеи заряжай! — скомандовал Брюс. — Пали!

Залп образовал прорехи в рядах бегущих. Передние замешкались, а затем, побросав лестницы, устремились вспять.

   — Ну вот, вошли в разум, — бормотнул комендант. — Трави их гранатами, — приказал он ближнему фейерверку.

Бой продолжался не более часа. Следовало ждать вторичного приступа, но швед не решился.

   — И охота была лезть, — произнёс удовлетворённый комендант. — Фортеция наша не из знатных, но взять её будет нелегко. А когда оденемся в камень, то и вовсе невозможно. — И с этими словами спустился с палисада и отправился к себе завтракать. Он посчитал, что заслужил этот завтрак.

Пётр, возвратившись из Олонца, коменданта одобрил:

   — Сие было начало. Швед не устанет нас щупать, каковы мы тут, надолго ли. А мы — навсегда!

   — А он, швед, сего не понимает, государь, — заметил Головин. — Он мнит, что мы тут гости и гостим до поры до времени, а потом-де вернём хозяевам их добро. И уйдём подобру-поздорову.