О, юность моя!

— Что же дальше, Африкан Петрович? — вопрошал Дуван-Торцов. — Как, по вашему мнению, будут разви­ваться события?

— Как? Антанта предложила нам и Совдепии прекра­тить военные действия. Совсем недавно мы получили ультиматум от верховного комиссара Великобритании адми­рала де Робека.

— И вы согласились?

— Барон не возражает, но с тем условием, чтобы нам оставили Крым.

— Неужели это устроит белое командование? — спро­сила Карсавина.

— Разумеется, нет. По нам нужно выиграть время. Собраться с силами. Именно того же добивается и Ан­танта.

— И вы думаете, красные на это пойдут?

Богаевский вздохнул.

— Боюсь, что нет. Ведь Ленин оттого пошел на миро­вую с Польшей, чтобы перебросить силы с запада на юг.

— Как же вы думаете из Крыма ударить на красных? Ведь не с перешейка же, правда? — спросил Леська дро­жащим голосом.

— А вот это военная тайна, — ответил, улыбаясь, Бо­гаевский и тут же сам перешел в атаку: —А почему та­кой богатырь не в армии? Впрочем, мы в Крыму еще не объявили мобилизации. Но вы можете записаться добро­вольно. Я устрою вас в казачье юнкерское училище, и перед вами откроется карьера. Мы добровольцев очень ценим. Особенно тех, кто записывается сейчас.

Леська смутился...

— Хорошо. Мы подумаем, — ответила за него Карса­вина.

— Почему «мы»?

— Потому что Елисей — мой племянник. Леся! По-дай-ка мне пузырек с атропином.

— Вам плохо?

— Не плохо, но как-то неуютно.

— Мадам! — с необычайной галантностью произнес атаман. — Если вам понадобится врачебная помощь, мой военно-медицинский пункт к вашим услугам. Он поме­щается в левом крыле первого этажа — рукой достать.

— Вот это замечательно! — воскликнула Вера Семе­новна. — Вот за это вам великая благодарность! Вы не представляете, как в Евпатории трудно с медициной.

Прощаясь, атаман поцеловал Карсавиной руку и ска­зал:

— Вы удивительно похожи на мою жену! Просто уди­вительно!

У Карсавиной появилась новая сестра — Нина Пав­ловна, присланная атаманом. Сам Африкан Петрович навещал Аллу Ярославну довольно часто, и когда после сессии из Евпатории вернулся Абамелек-Лазарев, он не мог не обратить на это внимания.

— О чем же с тобой говорил этот представитель ка­зацкого рыцарства?

— Так. Ни о чем.

— Ну как это «ни о чем»? Что-нибудь же изрек?

— Сказал, что я очень похожа на его жену.

— На жену? Так-таки и сказал?

— Да.

— Ах, мерзавец! Как он смел! Да я на порог его не пущу!

— А что в этом такого?

— Как «что»? Если б он сказал, что ты похожа на его сестру... А то на жену! Этим он уже входит с тобой в какие-то интимные отношения...

— Ну, что ты, Артемий? Леся! Дайте мне, пожалуй­ста, градусник.

— Почему Леся? Разве я не могу?

— Можешь. Но ты будешь долго искать, а он уже все тут знает.

— Ах, «уже знает»! И часто ты просишь его об этих пустяках?

— Часто. Он бывает здесь почти ежедневно.

— Но ведь у тебя есть Нина Павловна!

— Она у меня совсем недавно.

Абамелек-Лазарев воззрился на Леську и произнес лекторским топом:

— Однажды за какие-то грехи Зевс покарал Герку­леса: он повелел ему стать рабом лидийской царицы Омфалы и выполнять женскую работу.

— Ну, работа у Леси не всегда женская. Иногда он носит меня на руках.

— Как это понять?

— В самом буквальном смысле.

Артемий Карпович вышел на балкон.

— Зачем вы его дразните?

— Ничего. Пусть привыкает. Уж очень ревнив.

Елисей решил больше не ходить к Алле Ярославне. У нее сестра, приехал муж, она уже не одинока, не бес­помощна. Конечно, было бы полезно бывать в обществе атамана, но Африкан Петрович едва ли станет часто навещать Карсавину при супруге.

На всякий случай Елисей пошел на мельницу и вызвал Еремушкина.

Мастер с запыленными волосами поднялся на второй этаж. Елисей стал ждать в небольшом помещении, где кости перемалывались в костяную муку — фосфат. Из большого чана где-то под потолком мослаки, цевки, ребра, бабки проскакивали на кожаный пасс, который досталвлял их в барабан, откуда они высыпались уже в мешок в виде муки. Леська равнодушно наблюдал за этим движением и думал о словах Богаевского. И вдруг из чана выпрыгнул человеческий череп и медленно поехал вниз вслед за мослаками. Был он очень величав и фило­софичен. Судя по его коричневому тону, он принадлежал какому-нибудь скифу или гунну.

Мастер дотронулся до Леськиного плеча:

— Вас требуют наверх.

— Смотрите, — сказал Леська. — Человеческий че­реп !

— Ну и что? — ухмыльнулся мастер. — Перемелет­ся — мука будет.

Леська побрел на второй этаж. Еремушкин и Шулькин стояли у раскрытого окна и напряженно вглядыва­лись в даль.

— Посмотри в окно, — сказал Леське Еремушкин.

Елисей взглянул и увидел вдали белый лагерь, белый,

точно стая лебедей.

— Казаки... Донцы и Зюнгарский калмыцкий полк. Можешь нам что-нибудь про них рассказать? — спросил Шулькин.

— Про них не могу, а вообще...

Елисей доложил об ультиматуме де Робека и о ком­ментариях Богаевского.

— О-о! Вот это находка! — тихо и значительно сказал Еремушкин. — Конечно, в Москве догадаются и без нас, но у тебя факты, Бредихин. Молодец!

Лето было в разгаре.

Леська изнемогал в своем студенческом костюме, а купить что-нибудь более легкое не мог. Но у деда в са­рае лежал парус № 7, шедший на кливера рыбацких ло­док. Это был самый тонкий номер паруса. Елисей бросил его в море, вычистил песком и высушил на солнце.

Парус побелел. Тогда Леська отнес его к портному, и тот сшил ему штаны и рубаху с обрезанными по локти ру­кавами. Рубаха заправлялась в брюки и торчала на плечах, как рыцарские латы. При студенческой фуражке костюм имел почти приличный вид.

К Алле Ярославне Леська по-прежнему не ходил, но не мог же он не бывать в «Дюльбере». К тому же стало известно, что приехал Тугендхольд.

Когда Елисей посетил Якова Александровича, искус­ствовед сидел на полу во фланелевой жилетке и раскла­дывал вокруг себя цветные репродукции. Одна из них бросилась Елисею в глаза: совершенно голый, очень смуглый мужчина, похожий на дьявола, впился поце­луем в уста обнаженной женщины. Тело ее поразило Леську: оно было таким нежно-розовым, таким воздуш­ным, какого, наверное, в жизни никогда не бывает, но от этого казалось еще более женским, невыносимо жен­ским...

— Что это? — спросил Леська.

— Буше. «Геркулес и Омфала».

У Елисея замерло дыхание, но он не без юмора по­думал: «Хорошенькая «женская работа» у Геркулеса».

Дома его ожидала радость: приехал Шокарев. Правда, пришел он не к нему, а к Леониду, и они о чем-то шептались, но в конце-то концов Володя принадлежал Леське.

— О чем ты шептался с моим братом?

— А ты не догадываешься?

— Догадываюсь. Но зачем тебе это нужно?

— Демобилизоваться хочу.

— Но ведь Деникин взял Тулу, а генерал Мамонтов...

— Не издевайся, Леся. Мало ли какие ошибки мы де­лаем в жизни!

— Да, но твою ошибку трудно будет оправдать, даже если ты уйдешь из армии. Евпаторийцы знают все: кто с кем живет, у кого сколько денег в банке, и, конечно, им известно, что подпоручик Шокарев служит в Осваге, хоть он и не носит военной формы.

— Что же мне делать? Уходить с белыми?

— А ты уверен, что они уйдут?

— Теперь уже уверен.

— А я был уверен в этом с самого начала.

— И все-таки я советую тебе также обратиться к брату. Пока суд да дело, Врангель объявит мобилиза­цию, и тебя забреют.

— Резать я себя не дам, а к барону в солдаты не пойду.

— Как же ты избежишь этого?

— Спрячусь.

— Где?

— У Шокаревых.

Володя засмеялся.

— Ну и хитер же ты, Леська! Я просто восхищаюсь тобой. Недаром я решил взять тебя в управляющие.

— Ах, так! Значит, ты все же уверен, что белые вернутся?

— А кто их знает? Все может быть.

И тем не менее Шокарев сутки пролежал в «амбулатории» Леонида, а потом целую неделю ходил на пере­вязки.