Калигула

Херея, который как раз шел к казармам, резко остановился. Он нашел решение! Да, так все и должно быть — только так! В казарме трибун нашел знакомого центуриона:

— Завтра мы навестим одного господина и объясним, что горячая ванна и вскрытые вены будут для него самым приятным способом избежать застенков и палача. У этого богатого человека нет ни жены, ни детей, а значит…

Глаза центуриона блеснули.

— Спасибо, трибун! Для меня большая честь выполнять твои приказы. Могу я выбрать солдат или ты сделаешь это сам?

Херея на минуту задумался.

— Возьми надежных людей, будьте готовы с утра.

Дома Херея сказал Марсии:

— В ближайшие дни я редко буду дома, поэтому сейчас хочу залатать крышу. Ты ведь говорила, что она протекает?

Жена покачала головой.

— Авл уже давно все починил, разве ты не знал?

Херея сделал удивленное лицо.

— Нет. Возможно, я забыл. Мне, кстати, надо все-таки самому проверить.

В глубине сада стоял дом Авла, ветерана, которого Херея знал со времен службы в Германии. Он был хорошим солдатом, но не смог продвинуться по службе из-за своей несообразительности. Херея взял Авла к себе, и теперь он был кем-то вроде сторожа, присматривал за немногочисленными рабами и заботился о саде. Несмотря на отсутствие острого ума, он обладал очень важным качеством: непоколебимой верностью семье Хереи. За них он готов был отдать жизнь.

— Авл, старина, как жизнь?

— Приветствую тебя, трибун! Ничего нового нет! — доложил ветеран и вытянулся по стойке смирно.

Херея улыбнулся:

— Авл, ты уже давно не солдат. Радуйся, что у тебя все позади. Мы старые друзья. Какой я тебе трибун.

— Так точно, трибун! — не сдавался Авл.

Херея вздохнул.

— У меня беда, Авл. Я не могу тебе все рассказать, но ты должен сломать мне ногу, причем прямо сейчас!

Авл опешил.

— Не понимаю шутки, трибун.

— К сожалению, это не шутка! Слушай внимательно. Ты возьмешь лестницу и приставишь ее сзади дома к стене, потом сходишь за тяжелым молотком и принесешь его сюда. Договорились?

— Так точно, трибун.

Херея тем временем подобрал во дворе две деревянные планки, которыми Авл ровнял грядки, и занес их в дом.

Скоро появился Авл с молотком в руках.

— Марсия тебя не видела?

Авл помотал головой и со страхом посмотрел на своего господина. Для него трибун был высшим существом, пусть и называющим его своим другом.

Херея уселся на пол и подложил под ногу лежащие рядом планки.

— Теперь оберни молоток платком, чтобы не повредить кожу.

Ветеран так и сделал.

— Бей по ноге вот в этом месте, между досками!

Авл не шевелился.

— Что такое? — нетерпеливо спросил Херея.

— Я… я не могу…

— Не можешь?! — заорал Херея. — Тогда я приказываю тебе как трибун. Давай, но не очень сильно, слышишь?

— Так точно, трибун.

Приказ подействовал. Послышался глухой треск, и Херея до крови прикусил губу, чтобы не закричать от боли. Но он решил довести дело до конца.

— Теперь отнеси меня во двор, к лестнице. Если нам повстречается Марсия, помалкивай. Говорить буду я.

Авл с трудом поднял своего рослого господина и потащил к дому. Чтобы подавить стон, Херее пришлось собрать все свои силы, потому что нога волочилась по земле, причиняя адскую боль. Авл осторожно положил его у лестницы.

— А теперь беги к Марсии и кричи изо всех сил: «Херея упал с крыши!» И говори всем, кто бы тебя ни спросил, именно это, понял?

Авл кивнул. Точный приказ не требовал рассуждений, тут все было ясно.

Прибежала встревоженная Марсия, а за ней дети.

— Херея, что случилось?

— Я… я упал с лестницы. Ох, моя нога… Похоже, сломал. Пошли раба в легион, пусть пришлют врача, и побыстрее.

Херею осторожно занесли в дом и уложили. Через два часа появился врач и осмотрел больную ногу. Херея сжал зубы.

— Простой перелом, трибун! Тебе повезло. При открытом переломе мне пришлось бы забрать тебя в лазарет, а так будешь лежать дома.

Врач наложил шину и распорядился:

— В ближайшие три дня никаких движений! Если боль усилится, сразу посылай за мной.

— Как это могло случиться? — спросила Марсия, когда врач ушел, с упреком глядя на Авла.

Тот виновато опустил голову.

— Так получилось, госпожа, что я… я взял молоток и…

Херея тут же вмешался:

— Ты рассказываешь неправильно, Авл. Я уже стоял на крыше. Нагнувшись к тебе, я потерял равновесие и рухнул. Ведь так все было?

Авл облегченно вздохнул:

— Так точно, трибун!

Несмотря на сильную боль, Херея чувствовал облегчение. Теперь он сможет смотреть другу в глаза, а это стоило сломанной ноги.

Каждый сенатор во время судебных процессов мог выступать в качестве защитника, хотя во многих случаях, когда обвинял император, дело это было весьма опасное.

Один дальний родственник попросил о такой услуге Сенеку.

Его обвиняли в неуплате налогов, он же утверждал, что один из его вольноотпущенных рабов сам за его спиной вел дела и подделывал бумаги. Сенека собрал доказательства невиновности родственника, выступил с длинной отточенной речью, и ему удалось спасти своего подзащитного. Калигула выслушал две трети речи, а потом молча встал и ушел.

Поэт в тот же день обратился к Каллисту, что в данной ситуации было единственно правильным. Тот принял Сенеку с мрачным выражением лица.

— Я слышал, что император разгневан твоей речью. Иди домой, Луций Сенека, и ложись в постель. Если в ближайшие дни он не тронет тебя, отправляйся лечиться куда-нибудь подальше.

Сенека послушался совета. Он позвал Евсебия и все рассказал ему. Врач приготовил для него потогонное средство. Потом они зарезали курицу и испачкали ее кровью несколько платков, которые бросили рядом с постелью.

На следующий день явились преторианцы. Евсебий преградил им путь к постели.

— Вы хотите схватить умирающего или, может быть, заразиться от него? У Сенеки последняя стадия болезни легких, и будет чудом, если он переживет осень.

Преторианцы доложили обо всем императору. Калигула наморщил лоб:

— Я это уже не раз слышал. Что-то он долго умирает… Не разыграл ли он вас?

— Нет, император, — заверил трибун. — Сенека лежал весь в поту, а на полу я заметил платки в кровавых пятнах.

— Хорошо, тогда скоро он отправится к Орку. Мнит из себя великого оратора, потому что два-три сенатора похлопали ему в ладоши. Мне аплодируют тысячи.

Сенека выждал еще неделю. Он обсудил с Евсебием место лечения.

— Что касается болезни легких, врачи расходятся во мнениях. Одни рекомендуют морской воздух, другие расхваливают целительные свойства горного, а ты сам уже побывал в Египте.

— Евсебий, ты ведешь себя так, будто я действительно болен. Я притворялся, чтобы спасти жизнь.

— Все же ты не совсем здоров: часто кашляешь, иногда тебя лихорадит, быстро устаешь и жалуешься на потерю аппетита. Прежде всего, я беспокоюсь, как ты перенесешь зиму. Холод и сырой воздух могут убить тебя.

— Не холодная зима грозит мне гибелью… Что ты думаешь о Сицилии? Зимы там мягкие, и воздух свежий. Через несколько дней я мог бы уже быть там.

Евсебий кивнул:

— Мне поехать с тобой?

— Да, твое присутствие не повредит, если меня там найдут.

Перед отъездом Сенека навестил Ливиллу. Она грустно улыбнулась.

— Это настоящее чудо, что ты еще жив… что мы все еще живы.

— Да, но все может измениться в любой день.

— Почему ты ничего не хочешь предпринять? — накинулась на него Ливилла. — Или ты готов как баран пойти на заклание? Стоицизм — это хорошо, но ты, Луций, похоже, вообще ни о чем не хочешь думать.

«Сейчас она похожа на Агриппину, — подумал Сенека. — Все-таки сестры есть сестры».

— У нас была любовь, — сказал поэт, — и что с ней стало? Когда мы видимся, сразу начинаем спорить, когда я хочу тебя поцеловать, ты отстраняешься, говоришь, что есть дела поважнее.