Подари себе рай

— За Верховного!

«Его цитирует — про доверие не раз слышал я от Хозяина те же слова, за Него тостом и всякое застолье начинает, — уважительно подумал Никита, осушив лихо рюмку. — Меня-то зачем позвал?» Однако Берия завел разговор о последних кадровых перестановках в армии, о взаимоотношениях с союзниками («Иден приехал — и Хелл с ним, Иден уехал — и Хелл с ним!», «Черчилли-Черчилли — и никаких Рузвельтатов!»), о гонке по созданию сверхоружия. Горячее принесли Александра и Евгения — бесподобно ароматный шашлык на ребрышках. Берия усадил Александру себе на колени, налил рюмку коньяку и после того, как девушка выпила его весь мелкими глоточками, крепко поцеловал ее в губы. Подмигнул Никите: «Обними, поцелуй младшего лейтенанта!» Никита осторожно последовал его совету: губы показались ему безвольно-безразличными. Вдруг, повинуясь какому-то знаку, девушки быстро убрали грязную посуду, принесли кофе, сладости, фрукты и ретировались.

— Ты строго их не суди, — с неприсущей ему мягкостью произнес Берия. — Это тебе не бляди с плешки у «Метрополя». И Саша, и Женя по нескольку раз забрасывались в немецкий тыл с разведгруппами. Обе знают немецкий язык, обе закончили школу радистов. Не сегодня-завтра снова отправятся на задание. Кстати, к тебе на Украину.

Он замолчал, закурил. «И курит как Хозяин, «Герцеговину Флор», — отметил про себя Никита. Берия взял с тарелки бумаги, вытер губы салфеткой, сказал:

— Ну вот, накормил, напоил, теперь можно и о главном поговорить.

Он протянул бумаги Хрущеву.

«Наконец-то!» — вздохнул с облегчением Никита, но первый же лист заставил его напрячь все силы, чтобы не потерять сознание: это был перечень того, что содержалось в тощей подборке:

«1. Немецкая листовка с текстом обращения старшего лейтенанта Леонида Хрущева к бойцам и командирам Красной Армии и ее перевод. 2. Протокол армейского отдела СМЕРШ 37-й Армии — допрос батальонного комиссара Коркина Любомира Захаровича, бежавшего из того лагеря, в котором содержался Леонид Хрущев. 3. Рапорт заместителя начальника Главного управления СМЕРШ, руководившего операцией по извлечению из немецкого лагеря для военнопленных Леонида Хрущева и доставке его в Москву. 4. Протокол допроса Леонида Хрущева».

Прочесть это зловещее оглавление стоило Никите невероятных усилий: буквы, слова, строчки дергались, прыгали, сливались. Кое-как дочитав, он посмотрел на Берию. Но стекла пенсне коварно отсвечивали, глаз видно не было — сверкающая бездна. Никита, словно погружаясь в прорубь, перевернул первую страницу. «Я, Леонид Хрущев, сын члена Политбюро…» Сколько немецких листовок перевидал член Военных советов различных фронтов Никита Хрущев, удивляясь подчас изощренной хитрости и знанию человеческой психологии, а подчас прямолинейной твердолобости геббельсовских войсковых пропагандистов. На наиболее удачных образцах учились сотрудники седьмых отделов по разложению войск противника, созданных во всех формированиях и частях Красной Армии. Никита встал, подошел к настольной лампе, дрожащими руками поднес текст к глазам: даже факсимиле подписи напечатано. Подпись разборчивая, почти детская. «Черт, я же не знаю подписи своего собственного сына. Да и на кой ляд мне было ее знать: я деньги перед войной не по ведомости ему выдавал… Поди, с этих бесконтрольных червонцев и начались Ленькины беды». Листовка была ладно скроена и мастерски сшита: похвальное слово героизму и мужеству советского солдата — запевная теза; развернутая антитеза — за что он воюет: на земле он крепостной, на фабриках и заводах дешевый, бессловесный раб, всеми плодами его крови и пота пользуется утопающая в поистине царской роскоши сталинская юдо-большевистская камарилья; вывод: сражаться за увековечение собственного ярма может или слепой, или умственно неполноценный, поворачивай штык против истинного супостата, сдавайся в плен, вступай в РОА. Приводилось несколько красочных примеров из похождений Сталина и его кремлевских бонз — Кагановича, Ворошилова, Калинина, свидетелем которых якобы был Леонид. Сообщалось, что многие думающие патриоты, включая Якова Сталина, вступают в ряды борцов против тирании коммунизма. Последняя перед подписью фраза была обращена прямо к нему, Хрущеву-старшему: «Отец! Я знаю твою затаенную ненависть к усатому палачу. Переходи к нам. Вся православная, сражающаяся против красного Антихриста Россия примет тебя как своего вождя».

— Это вранье! — побагровев, прохрипел Никита. Прокашлялся, звонко крикнул: — Вранье! Все вранье!

Приоткрыв дверь, в кабинет заглянул адъютант, увидев взмах руки хозяина, исчез.

— Ленька не мог такое… насочинять, — стараясь придать голосу твердость, проговорил Никита. Поднял глаза на Берию. Вновь увидел сверкающую бездну, наткнулся на угрожающее безмолвие.

— Фальшивка! Злобная фашистская подделка! Мой Леонид не способен на такое! Он же пропал без вести! Погиб! Ты же знаешь, Лаврентий, приемы гитлеровцев! Они на все способны…

Говоря все это, он лихорадочно читал допрос батальонного комиссара Коркина (он помнил его, они встречались в сорок первом за неделю до сдачи Киева — такой грузный молчун в летах), по его словам, Леонид сам перелетел к немцам, боясь наказания за убийство майора; в лагере сразу стал якшаться с гестаповцами и власовцами, выступил перед военнопленными с обращением: спасение Родины в поражении клики большевистских бандитов. В рапорте заместителя начальника СМЕРШа его интересовало одно — фамилия генерала. Он несколько раз по слогам, с остервенением повторил ее про себя, словно хотел запомнить на всю жизнь. И запомнил. Венец всех этих страшных вестей — допрос Леонида. С самых первых ответов Никита понял — документ подлинный. В нем содержались такие детали, которые никому из посторонних — во всяком случае живых — известны быть не могли: начиная от блатных кличек урок из банды, в которую до войны в Киеве попал Леонид, и кончая описанием семейных ссор (повод, тон, длительность, способ примирения). Закончив чтение, Никита рухнул на стул рядом с Берией, опустив голову на грудь, выронив на пол бумаги. Тот нагнулся, поднял их, бросил на стол. Приобнял гостя за плечо, сказал, заглядывая в глаза:

— Леонид поклялся, что о твоем отношении к Верховному приписали немцы, и Он знает об этом и верит. Тебе верит.

Берия встал, прошел за большой рабочий стол, застегнул китель.

— Завтра в двадцать два ноль-ноль Политбюро. Вопрос о Леониде в повестке. Ты понимаешь, я не мог не разослать эти бумаги всем членам ПБ.

Никита молча кивнул, подумав: «Сволочь мингрельская! Мог бы не рассылать, а сам доложить, коротко, без всех этих проклятых подробностей. Верно про него Литвинов как-то в сердцах сказал: «шакал». Шакал он и есть шакал. Меня последнего в известность поставил. Небось боялся, что и вправду сбегу».

— Тебе не надо сейчас никуда ехать. Я тебя просто не отпущу, — произнес Берия. — Твои же еще в Куйбышеве?

«Пес, будто он не знает!»

— Давай еще выпьем и закусим. — На звонок Александра и Евгения тотчас внесли какие-то бутылки, блюда с салатами, рыбой, птицей. Берия наполнил до краев четыре хрустальных стакана коричневой жидкостью. Показал цветистую этикетку — золото по черному, серебряный обод. Хохотнул:

— Виски. Пьется стоя и до дна. Убирает к е… матери любую тоску и печаль. Для тебя, Никита, сейчас самый лучший напиток.

Молча выпили, не чокаясь. Никита отвернулся, смахнул выступившие вдруг слезы. «Как на Ленькиных поминках», — хлюпнул он носом. Достал платок, высморкался, вытер глаза. «Ну, чего нюни распустил? Завтра упрошу Верховного — пусть рядовым, в штрафроту, на самый опасный участок! Ленька — он у меня сорвиголова, не то что немцев — саму Костлявую вокруг пальца обведет. Он…»

— Никита Сергеевич, — услышал он деланно безразличный голос Берии. — А как там в Америке ваш дружок юности Сергей? Что пишет? На кого работает? Шучу, шучу. Конечно, на наши родные «Известия» — в перерывах между любовными утехами с красоткой Элис. Джигит! — И было непонятно, что это — похвала или угроза. И тут же приглашающе-укоризненно: — Дама тебе «брудершафт» предлагает.