Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

Один из полицейских ударил меня пистолетом по темечку, из глаз посыпались искры. Когда я пришёл в себя, на меня уже надели наручники и кандалы, потащили вниз по лестнице и швырнули на заднее сиденье джипа. Правый глаз коротышки заплыл от фингала, и рана сильно кровоточила.

В джипе недоросток стал лупить меня дубинкой по рёбрам, я в долгу не оставался : плевал ему в лицо и прохаживался на счёт его мамочки.

– Да пошёл ты, жопа! Твоя мамаша рожает козлов! Сосёт зелёную тряпочку Хо Ши Мина! Ненавижу вас, пуэрториканских мудаков…

"Бац!" – я получил удар по рёбрам.

– Хочешь помахаться, говнюк? Сними железки с моих рук, тогда посмотрим, кто кого.

"Бац!" – дубинка опять прошла по моим бокам.

– Тьфу, тьфу… – я плевал ему в лицо. Меня вырвало прямо ему на рубаху, хоть она и без того была забрызгана кровью. Я словно пёс на цепи рвался к нему, глаза мои от ярости налились кровью.

– Твоя мамка дешёвая шлюха, и когда мне развяжут руки, ты пожалеешь, что был когда-то каплей спермы на её ляжке! Пожалеешь, что не подох ещё в детстве! Освободи меня, и я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще родился, слизняк! Свинья!

– Маленький, а как широко рот открывает, – сказал коротышка. "Крэк!" – и дубинка в третий раз ударила по моим рёбрам.

– Я грёб тебя и прыщи на твоей жопе, и трёхногую клячу, которая ковыляла под тобой…

– Кажется, ты ещё не врубился, – сказал коротышка. "Бац!" – мне снова крепко вмазали.

– А мне по фигу. Мои рёбра не сломаешь. Я стальной!

"Бац!"

– Я трахну твою сестру!

"Бац!"

– А потом твою мамашку!

"Бац! Бац! Бац!"

– Тупой ублюдок, я всё равно убегу…

"БАЦ! БАЦ! БАЦ! БАЦ!"

И так всю дорогу до гауптвахты. Я плевался и ругался, а он тыкал мне под рёбра дубинкой. Я морщился и задыхался и снова кидался на него, как разъярённый шершень.

Когда мы наконец приехали, из меня уже выколотили весь лоск. Коротышка дубинкой заставил меня встать к стенке, другой коп приставил к моей груди пистолет. С кандалами на ногах я еле двигался, словно спустил штаны до лодыжек.

– Давай поглядим, как ты сейчас побежишь, – подначивал короткий.

– Бабки кончились, не сейчас… Были бы деньги на пивко да на велелье с китаяночкой в Шолоне…

– На, – сказал коротышка, – вот тебе деньги, бери…

– Нет, ребята, не сегодня, срок только начался. Убегу, когда вас не будет рядом…

– Не тушуйся, бери, бери, – подталкивал он, – посмотрим, как ты убежишь…

– Да у вас, ребята, клёвое чувство юмора. Клянусь, что вне службы вы простые парни, каждую неделю пишете мамане длинные письма…

– Как уже сказано, – вмешался полицейский повыше ростом, – ты выходишь отсюда, а я делаю в тебе дыру, в которую можно калитку вставлять!

– Пусть иду я долиной смертной тени, не убоюсь зла, ибо я самый хитрожопый заключённый в этой каталажке. Да здравствует "губа"!

– Хорош, ничего не скажешь, – мелкий снова пришпилил меня к стене дубинкой.

– О нет, добрый господин, я просто вас не перевариваю!

С меня сняли наручники и кандалы, раздели до исподнего и втолкнули в тёмный, вонючий каземат в восемь квадратных футов, в котором уже сидело девять солдат. Сырой и холодный бетонный пол. Огромные тараканы и голодные крысы.

"Диета" – чёрствый хлеб и тухлая вода.

На третий день та же парочка приволокла ещё одного солдата, который перебрал лишнего в одном из баров. Джи-ай поносил двух горилл на чём свет стоит. Они избивали его дубинками, но солдат отбивался и орал во всё горло. Его лупили до тех пор, пока лицо его не залило кровью. Тогда дежурный сержант запер его одного в соседней камере.

Но парень не унимался.

– ЗАТКНИСЬ, ТВОЮ МАТЬ! – крикнул жирный дежурный.

Солдат костерил полицию и требовал выпустить его.

– Я ничего не сделал. Выпустите меня! Мне надо назад в расположение, я из аэромобильной…

Тогда сержант открыл камеру, чтобы полиция убедила его утихомириться. Мы слышали, как солдатика снова лупили дубинками. Пинали ногами. Но чем сильнее били, тем громче он ругался.

– Не бейте меня, Господи! Пожалуйста, прекратите…я ничего не сделал, сволочи!

Удары сыпались и сыпались. Наконец, крики прекратились. Наступила мёртвая тишина. Ни криков, ни стонов. Солдатик потерял сознание.

– О Боже, – сказал толстый сержант, – убирайте его из мой тюрьмы…зовите санитаров, скажите, что нашли его таким на улице!

Прибежали санитары и вынесли солдата на носилках. Он был весь в крови, узнать его было невозможно.

Заметив, что мы всё видим, полицейские быстро прикрыли его лицо плащ-палаткой.

– Поздно…парень умер, – сказал один из санитаров, таща солдата к неотложке.

Полицейские ушли, сержант с грохотом захлопнул железную дверь в наш блок и выключил свет.

"Что с тем пареньком", спросили мы; "с ним всё нормально", ответил дежурный.

– Это грёбаное враньё, толстый! – заорал я. – Санитар сказал, что он умер. Ты убил его. Ты! Врёшь и не морщишься. Судить тебя надо за убийство, козёл! Ну погоди, выберусь отсюда. Ты у меня попляшешь. Что творится…

Он опять хлопнул железной дверью, и мы остались в полной темноте.

На пятый день за мной приехал сержант Йохансен. Мне вернули одежду и сигареты. Усевшись на заднем сиденье джипа, я закурил "Кэмел" и глубоко затянулся. Какой приятный вкус. Я не курил пять долгих дней; бока мои болели, и, выпуская дым, я закашлял от боли.

Йохансен обернулся и вмазал мне по морде – треснул зуб, а сигарета вылетела на дорогу.

– БЛИН, УРОД! ДЫШАТЬ-ТО НЕ МОЖЕШЬ, А ТУДА ЖЕ – КУРИТЬ!

– В чём дело, сардж, встали не с той ноги? Плохо выспались? Или ваша жена-дурнушка смылась с молочником?

– ЗАКРОЙ ХАЙЛО, БРЕКК!

– Слушаюсь, сардж…

В штабной роте Йохансен снова выставил меня перед майором Либерти.

И ещё одна 15-ая статья.

Скучно…

*****

10-ое мая 1967 года

Дорогие мама и папа…

У меня всё хорошо, скоро я поеду на третье задание на передовую.

Я купил по карточке новый фотоаппарат – "Найкон" – и уже скормил его войне.

Здесь снова идут муссонные дожди.

В феврале убили Дэнни Сейлора.

Несколько раз получал взыскания, но не беспокойтесь – ничего серьёзного.

Я переписываюсь с девушкой из Санта-Моники, она пишет, что когда-то танцевала в Нью-Йоркском балете. Но сломала лодыжку, поскользнувшись на льду у мамкиного дома, и это поставило крест на её карьере. Кость, думаю, так правильно и не срослась. Рост её около 160 см, вес – около 50 кг, а фигура как у песочных часов – 66-50-67. Я послал ей "ао дай", национальное вьетнамское платье, и пару шёлковых пижам, которые купил в Сайгоне. Она написала, что одежда пришлась ей впору. Её родители живут в Баррингтоне на Саммит-стрит, как раз напротив старого клуба бойскаутов. Её отец кассир, продаёт билеты на Чикагский и Северо-западный поезда, поэтому он может быть вам знаком. Его зовут Тони Федота.

Джордж Карлоффски, парень из нашей учебной роты, был недавно ранен в ноги осколками миномётной мины, но уже поправляется и скоро вернётся в свою 4-ую дивизию.

Рад, что вы ездили в отпуск на поезде в Сан-Франциско. Были на Рыбачьей верфи? А в ресторанах с полуголыми официантками? Жаль, папа, что ты потерял бумажник.

Я написал два очерка о засадах, в которые я недавно попал вместе с частями 1-ой пехотной дивизии. Оба были напечатаны с анонсами в "Арми Репортер" и в журнале "Лайф ин Вьетнэм" – по-моему, это единственное периодическое издание на английском зыке во Вьетнаме.

Мама, в прошлое воскресенье я попросил одну местную даму подобрать тебе коническую шляпу-кули. Всего за 200 пиастров. Скоро я тебе её вышлю. Когда получишь, посмотри сквозь неё на солнце : увидишь узоры на бамбуке.