Клокотала Украина (с иллюстрациями)

— Не буду я больше работать на пана, иду с вами!

— И я! — крикнул другой.

— Яков, Гараська, пошли казаковать! — подхватил третий. Он выдернул из плетня дубовый кол и пошел выгонять из хлева панских волов, за которыми ходил с малолетства.

Когда на рассвете отряд вышел из Яблоневого, людей стало заметно больше. Шли уже с вилами, с косами, кто и с увесистой дубинкой, а погонщик волов даже с оглоблей.

Семена отпустили только в Жерноклеве. Здесь отряд поджидал Максим Кривонос. В красном жупане, в высокой шапке с красным шлыком, с саблей, украшенной серебряной насечкой, Кривонос встретил лесовиков на майдане. Так же были одеты и его казаки. Рядом с оборванными лесовиками они выглядели как с картинки.

— Привет крещеному люду... — начал было Кривонос, но слова его сразу же потонули в стоголосом гомоне.

Полетели вверх шапки, лесовики карабкались на плетни, на повозки, чтоб лучше разглядеть Кривоноса, на которого каждый из них мечтал походить.

Семен почувствовал, как у него защекотало в горле, и он тоже стал что есть силы выкрикивать:

— Слава! Хай живе!

Лысенко облобызался с Кривоносом по старому обычаю, троекратно, и лесовики закричали снова. На них в окна смотрели перепуганные члены шинкарева семейства, а с панского двора слышались вопли арендатора. И шинкарь и арендатор еще с час назад хотели удрать из местечка, как это сделал ксендз, но у всех околиц уже стояла стража, и не какие-нибудь казаки, а свои же: пастухи, пивовары, истопники.

Семен возвращался в Лубны, охваченный противоречивыми чувствами. С одной стороны, он был рад, что случай этот помог ему разглядеть правду, теперь он даже представить себе не мог, как бы он дрался против людей, которые хотят сбросить с себя панское ярмо, отстоять православную веру и стародавние права. С другой стороны, он совал свою голову в самую пасть князя Вишневецкого: тот может не поверить его рассказу о бегстве от лесовиков, и тогда виселицы не миновать. Но когда Семен вспоминал Ярину, ничего больше не оставалось у него в душе, и он сладко улыбался ее образу. Ей он доверится во всем, пусть видит, кто такой Семен. И он сильнее погнал коня.

По дороге Семен встретил несколько рыдванов с польской шляхтой, все они тянулись на запад. Их сопровождала надворная милиция. Встретил несколько крытых повозок, набитых арендаторами, шинкарями и их семьями. Этих не сопровождал никто, и они вынуждены были при приближении какого-нибудь верхового защищать себя только воплями и слезами.

В замке Семен тоже застал непривычную суету: на валах усилена была охрана, у ворот расположилась целая валашская хоругвь, жолнеры свободно расхаживали по галереям дворца. Он стал внимательнее разглядывать челядь, и у него даже потемнело в глазах: ни одной женщины или дивчины он среди них не увидел. Его догадку подтвердил один из приятелей: оказалось, что княгиня с фрейлинами, служанками и всей своей челядью еще вчера выехала за Днепр, на Брагин. Следом за ней потянулись семьи придворной шляхты. К чему же он тогда так спешил в замок? Теперь здесь все вокруг стало ему немило.

О семье горошинского управителя, выброшенной из рыдвана в лесу, никто ничего не мог ему сказать. Семеном тоже никто сейчас не интересовался, так как его хоругвь с ротмистром Ташицким отправилась сопровождать княгиню, и потому он решил не напоминать о себе, пока сами не спросят.

Семен никому не сказал о походе лысенковского отряда. Но не прошло и дня, как в замок прибежал шляхтич, который в чем был вырвался от лесовиков, и рассказал, что в отряде собралось больше десяти тысяч черни, из Жерноклева отряд двинулся на Переяслав, лесовики похваляются вырезать всех панов до одного, а верховодит всеми Максим Кривонос.

Шляхтича, который пробирался через села в драной свитке, отвели к князю во дворец. Проходя по покоям, шляхтич заметил следы бегства: златотканые драпри с дверей были сняты, столы стояли непокрытые, буфеты пустые... Князь встретил его с нескрываемым презрением:

— Ну и напугали пана, ни один хлоп не пробежал бы столько за ночь!

Шляхтич в оправдание пролепетал:

— Хлопы теперь вынуждают пугаться и не таких, как я, ваша вельможность: нет у нас сил, чтобы встать против всей черни, полагались на вас, вашмость.

— Полагались, — передразнил его князь. — Стоит только кому-нибудь крикнуть «пугу», как вы уже что есть мочи удираете за Вислу.

Шляхтич ничего на это не ответил. Ведь и верно, в Лохвице одних только поляков было больше сотни, да еще лавочников, шинкарей и других мещан набралось бы столько же, а кинулись бежать от какого-то десятка хлопов, разбивших корчму.

Известие о лесовиках встревожило князя Вишневецкого, он в раздражении ходил из угла в угол по кабинету и нервно ерошил и без того взлохмаченные волосы.

— Так это что — войско или отара овец? — спросил он, остановившись перед шляхтичем.

— Прошу прощения, ваша вельможность, было бы обидно для какого угодно войска, когда бы так называли кучу бездельников, толпу голых и босых хлопов.

— У пана сабля есть?

— Иначе я не был бы шляхтичем.

— Сколько пан зарубил хлопов?

— Я не мог рисковать, чтобы меня зарубили.

Иеремия хлопнул в ладоши. Вошел гайдук.

— Выпороть этого пана на конюшне! Тридцать горячих...

Шляхтич продолжал еще растерянно улыбаться, но у него уже затряслись колени. Однако, когда гайдук грубо схватил его за воротник, он вдруг ощетинился.

— Прочь руки, хам! Я — шляхетно уроджоный!

Гайдук вопросительно посмотрел на князя, который стоял пожелтевший, злой и колючий.

— Выпорите пана, как шляхтича, — на ковре...

Наутро прибыли беглецы уже из самого Переяслава, прискакал и гонец от подстаросты. Гонец выскользнул, как только повстанцы ворвались в город и загорелся первый дом. Хотя он скакал день и еще ночь, глаза его до сих пор были полны страха.

— Ваша светлость, черная туча упала на город, — говорил он, задыхаясь. — Их видимо-невидимо. Пан подстароста и все паны умоляют вашмость поспешить на помощь. Градские драбанты дерутся как львы, они еще при мне навалили горы трупов, но этих хлопов не перебьешь и за месяц.

— Где был пан подстароста, когда вашмость выезжали?

— И пан подстароста и бургграф [Бургграф – начальник замка, крепости, города] с драбантами заперлись в костеле, ваша светлость. Там крепкие стены, выдержат, пока вы прибудете. Какой ужас! Такой стоял крик, что я за версту все еще слышал.

Вивневецкий кусал тонкие губы и молча смотрел воспаленными глазами на беглецов. В это время маршалок доложил, что из Запорожья прибыли посланцы.

— Чего им надо?

— Имеют секретное поручение.

— Сколько их?

— С сотником — пятеро.

— Приведите!

В кабинет вошли казаки и спокойно с достоинством поклонились князю.

— Кто такие? От кого прибыли?

— От его милости старшого войска его королевской милости Запорожского Богдана Хмельницкого посланцы. — Вперед вышел сотник с письмом в руке. — Приказано в собственные руки его светлости князя Иеремии Корибута Вишневецкого. — Он поклонился в пояс и протянул письмо.

Вишневецкий острым подбородком сделал знак писарю, тот поспешно подхватил письмо.

— В отхожее его! От ребелизантов писем не читаем!

Казаки стояли с каменными лицами.

— Выведите их!

Гайдуки засуетились. Сотник побледнел и, повернувшись к двери, уже через плечо бросил:

— Хоть бы дедовский обычай вспомнил, вашмость. Мы здесь послы его милости гетмана Хмельницкого, а на то есть правило...

— В шею их!

Когда казаки вышли, князь снова забегал по кабинету. Гонец и беглецы из Переяслава сначала жались по стенкам, а когда увидели, что князь больше не станет их слушать, тоже вышли из кабинета. Вишневецкий остался вдвоем со своим писарем, который все еще держал в руках письмо Хмельницкого.

— Ваша светлость, может...

— Позови поручика Быховца.

Писарь подошел к двери, приказал что-то гайдуку и вернулся назад.

— Ваша светлость, может, стоило бы узнать, с чем обращается к вашей милости Хмельницкий.