Проклятие визиря. Мария Кантемир

Теперь уже царь должен был спешить.

Если Турция вступит в этот конфликт, а Дауд-бек войдёт в подданство Турции, то войны с нею не миновать, хоть и заключён после Прутского похода вечный мир.

И посол Неплюев должен был сделать всё, чтобы турецкий султан не принял Дауд-бека «ради вечного мира, по которому поставлено, чтоб с обеих сторон друг другу пользы искать и всякий вред и убыток предотвращать».

Неплюев преуспел в своём искательстве: Дауд-бек дожидался приёма у турецкого султана целый месяц и в результате не был вообще принят двором.

Однако скрытые переговоры с ним велись, визири вмешивались в дело, норовя погреть руки на этом конфликте, и потому царь решил сам ехать на берега Каспийского моря да взять с собой ещё тридцать тысяч войска и пушек достаточно...

Всю зиму и самое начало весны Пётр посвятил подготовке к Персидскому походу.

И почти каждый вечер являлся он в дом Кантемиров...

Екатерина рвала и метала, но ни словом не обмолвилась Петру о том, как переживает она из-за этой длительной связи, продолжающейся уже столько лет.

Нет, теперь Пётр даже не заходил в её спальню, словно не хотел видеть перезревшие прелести своей супруги, — считал, что она получила от него всё, что хотела.

С каким волнением и трепетом вступал он под своды кантемировского дома — знал, что ждёт его здесь самая чистая, нерушимая любовь, не требующая от него ничего, кроме него самого!

Мария встречала Петра так, будто в первый раз узнала его, бросалась ему на шею вне себя от радости, восторга, счастья.

И Пётр понимал, что эта бескорыстная любовь опять открывает перед ним далёкие горизонты, придаёт ему сил и уверенности в себе, поднимает его над серой паутиной будней, заполненных трудами...

Мария уже несколько недель знала, что беременна, но ничего не говорила Петру: если бы он знал, что она ждёт ребёнка, не взял бы её с собой в Персидский поход.

А Пётр не мог налюбоваться на княжну: она пополнела, а глаза сверкали так, что ему становилось больно глядеть в них.

Как ласков и страстен был он с ней!

И немножко стыдно ему было перед женой, что он ещё может так наслаждаться в объятиях этой покорной, но нежной и изобретательной в любви княжны.

Молчала Екатерина, лишь изредка бросала на Петра укоризненные взгляды, и по этим взглядам он понимал, что связь его с Марией для неё давно не секрет.

Старался сколько возможно возместить это: перед самым отъездом в Коломну, где назначен был сбор и смотр всех войск, он прочитал Екатерине завещание: буде погибнет он в походе, всё его имущество, всё его наследие достанется Екатерине. Отправил указ с завещанием в Сенат и Синод, приказав вскрыть этот пакет, только если с ним что-нибудь случится...

И Екатерина была довольна: она понимала, что соперница на шестнадцать лет моложе её, не расплылась ещё от бесчисленных родов, не имеет, как она, Екатерина, двойного подбородка и складок на талии, и всё думала, как извести эту молдавскую княжну, привязавшую к себе её мужа.

Грызла ногти, но ни с кем даже словом не перемолвилась — привыкла все свои мысли держать при себе, знала, как нетерпимо относится царь даже к мыслям — вон как расправился он с Алексеем, своим сыном, а ведь у него только в мыслях было поднять заговор против отца.

И знала: любая её мысль, лишь слегка обозначенная в словах, сразу же дойдёт до ушей Петра, — очень уж много соглядатаев, добровольных шпионов и шпионок было и в её окружении, и в окружении Петра...

А Мария была счастлива — это был пик её любви, пик её торжества и восторга.

Она и не замечала, как изменился Пётр после смерти своего сына от Екатерины — четырёхлетнего Петруши, объявленного наследником престола. Голова его теперь уже безостановочно тряслась, мускулы на лице подёргивались, вытягиваясь в страшную гримасу, а руки, сильные, мускулистые, державшие и топор и кузнечный молот с лёгкостью и удальством, слабели и опускались.

И всё-таки была в них ещё сила — так сжимал он Марию в своих объятиях, что у неё трещали кости и она только шептала:

— Ты раздавишь меня, государь...

Анастасия, мачеха Марии, раздобревшая после родов Смарагды-Екатерины, теперь уже сама всматривалась в лицо падчерицы — искала те признаки, которые уловила в ней самой Мария когда-то.

Но не находила пока ничего, лишь слегка пополнела девушка, стала ещё красивее, пышные волосы обрамляли её побелевшее лицо, и ни коричневых пятен, ни даже веснушек па носу не было.

«Столько времени они вместе, — думала Анастасия, — а Мария всё не беременеет, уж не бесплодна ли она?»

И тоже ничего не говорила мужу.

Дмитрий Константинович и так был угнетён тем, что его дочь стала наложницей русского царя, но заботы и хлопоты поглощали всё его время — он стал начальником походной канцелярии Петра в походе, надо было приискать и подходящих толмачей, и людей, могущих писать на арабском, на персидском, на турецком языках.

А сделать это было непросто — слишком уж слабы были связи России с этими восточными странами и не было надобности изучать эти языки.

Словолитня тоже отнимала у него время — подобрать арабский и турецкий, а также персидский алфавит составляло определённые трудности, и всё из-за того, что чересчур мало было людей, владеющих этими языками, а наборщики и вовсе не знали арабской вязи.

Много помогал князю Толстой — он обладал обширными знаниями, но и он плохо разбирался в восточных языках, хотя блестяще владел турецким...

Сначала Пётр решил не брать с собой в поход Екатерину, приказал было ей оставаться в Москве, но она сказала одно только слово:

   — Как велишь, государь...

Но опустила глаза, и едва лишь показались на них слёзы, как Пётр изменил своё решение:

   — Ладно, в Коломну и приедешь.

   — Во всех походах я приносила тебе радость, государь, — мягко сказала Екатерина, — авось и на этот раз пригожусь...

Он искоса глянул на неё — нет, должно быть, не знает, что он велел Кантемиру ехать с ним в поход всей семьёй: сам князь, его жена и Мария...

«Да и пусть знает, — беспечно сказал сам себе Пётр, — известно же ей, что она законная жена, что Мария всего лишь очередная метресса, а Катерина никогда не обращала внимания на мои проделки и ни словом не упрекала».

   — Буде пройдёт поход успешно, — заметил он ей однажды за завтраком, всё ещё проходившим дома, на столовой половине царского дворца, — короную тебя, будешь императрицей...

   — Твоя воля, государь, — встала и низко поклонилась Екатерина, — а я из твоей воли никогда не выходила и никогда не выйду...

   — Ладно, — смутился Пётр, — так и будет.

А сам думал: как жаль, что эта раздобревшая женщина стала такой грузной, что нет в ней больше жилки той живости и страсти, которая всю жизнь пленяла его, жаль, что не станет императрицей эта тоненькая, изящная, образованная и прелестная княжна — вот это действительно была бы йастоящая императрица, всем взяла — и родом, и лицом, и станом, и страстью...

И Мария собиралась в поход вместе с отцом и мачехой, думала — что может ей пригодиться там, в далёкой стране, в которую тащил её теперь её кумир, её идол, что надо брать, а что за ненужностью оставить дома.

Не слишком много нарядов собрала — решила, что постарается как можно меньше бывать на людях, а только ждать и ждать к себе Петра. Да и о беременности сообщит уже тогда, когда скрывать это будет невозможно.

Даже от Анастасии таилась — мачеха давно приглядывалась к ней, и Мария понимала почему, но всегда напускала на себя беспечный, легкомысленный вид, чтобы и тени подозрения не закралось в сердце теперь уже опытной мачехи...

В Коломну Мария приехала одной из первых.

Пётр оставил кареты со своими вельможами далеко позади, первым примчался к месту сбора войск и испортил торжественный церемониал встречи царя: приготовились коломенцы и пушечные залпы произвести, и благодарственный молебен отслужить в честь того, что великий царь всея Руси посетил их город, и парадные обеды были заказаны на двести, а то и на триста персон: хоть городишко Коломна и был невелик, отстоял всего-то в ста вёрстах от Москвы, а жили и здесь родовитые бояре, сроду не видевшие царя.