Избранное. Том 2

Однако в последнее время Модан играла не только роль наложницы дарина, умело и покорно исполнявшей все его разнузданные желания. Благодаря тому, что уйгурский язык был для нее родным, она сделалась надежным агентом длиннобородого. Чтобы ввести ее в круг высокопоставленной знати, Модан выдали замуж за переводчика Шанганской тюрьмы — полууйгура-полукитайца Таипа-тунчи [102]. Теперь Модан превратилась в Мо-тайтай и получила доступ в любые дома, в том числе в семьи чиновников, близких гуну Хализату. Таким образом, длиннобородый дарин мог следить за настроениями среди беков и по своему усмотрению использовать добытые сведения…

Личный секретарь дарина с кошачьей осторожностью прокрался к двери, прислушался, выждал несколько мгновений и робко постучал.

— Прошу позволения доложить, мой господин… — проговорил он, но ему никто не ответил. Секретарь постучал чуть громче. Снова тишина. «Спят… Как же теперь быть?..» — растерялся он. Однако помялся, преодолел страх и постучал опять.

— Кто это? — послышался недовольный голос дарина.

— Я! — Секретарь немного приотворил дверь.

— Что надо?

— Бахти пришел с важной вестью…

— А?.. Бахти?.. Он что, не мог выбрать другого времени?.. — но голос длиннобородого дарина прозвучал тревожно. Он снял руку с груди Модан, поднял голову, глаза его расширились и мгновенно протрезвели. Модан потянулась, прикрыла поплотней одеялом нагое тело…

…Шанжан вошел в свой кабинет, проклиная последними словами тех, кто нарушил его сладостный кейф. Если причина окажется пустячной, этим дуракам не поздоровится…

— Ну, что ты бродишь по ночам? А?.. — спросил он у Бахти, грозно сводя брови.

— Народ…

Бахти осекся от волнения.

— И что же — народ?..

— Народ подбивают…

— Подбивают?.. Кто подбивает, на что подбивает?..

— Коротышка… Коротышка мулла…

— Что еще за мулла?!

От крика, который обрушился на Бахти, тот совсем лишился речи. Он вздрогнул и опустил голову.

— Что же ты молчишь, Бахти? — приблизился к нему дарин. — Или ты только для того и явился, чтобы нарушить мой кейф?

— Нет, нет, мой господин…

— Тогда говори и не бойся, — приказал дарин, чувствуя, что Бахти принес и в самом деле какую-то важную весть.

Заикаясь, не находя нужных слов, Бахти кое-как рассказал, что сегодня вечером неизвестный человек в мечети Дадамту призывал народ к бунту, что народ возбужден разными слухами и в некоторых местах вот-вот готов подняться и выступить против властей.

— Я так думаю… Всему причина — Коротышка мулла…

Длиннобородый дарин уже слышал кое-что о нем и решил добраться до этого смутьяна, но пока его сдерживало то, что мулла Аскар пользовался большой известностью среди простого народа. Однако последние слова Бахти насторожили дарина и развеяли остатки опиумного хмеля в его голове.

— Безмозглый ишак, — неожиданно накинулся он на Бахти, — почему ты не сообщил обо всем раньше?

Бахти, который скакал всю ночь, надеясь за усердие получить достойную награду, сник и весь сжался.

— Прочь отсюда, негодяй!.. — крикнул длиннобородый, ткнув пальцем, словно острым шилом, в лоб перетрусившего Бахти. — И не сводить глаз с этой хитрой собаки, понял?

— Понял, все понял, господин…

— И не упусти чего-нибудь, если не хочешь, чтобы я нацепил твою голову на кол!

Бахти, пятясь задом, вышел из комнаты.

Секретарь доложил, что в приемной дожидаются старосты Желилюзи, Баяндая, Чулукая, Панджима, Актопе, Турпанюзи и просят немедленно принять их. Теперь настала очередь растеряться дарину.

— Мне кажется, пока нам еще нечего опасаться, — робко проговорил секретарь, от которого не укрылась тревога шанжана.

— Пусть войдут, — приказал дарин, помолчав.

— Слушаюсь, мой господин…

— Погоди! Этим проклятым чаньту нельзя верить, хоть они и старосты… На всякий случай обыщи их!

— Повинуюсь, господин мой…

…Вошедшие в один голос заговорили о том, что было уже известно дарину со слов Бахти.

— Вы называетесь старостами, но сами не способны даже раскрошить куриный помет, — с откровенным презрением проговорил дарин, не дав им высказаться до конца. Его гнев привел всех в замешательство.

— Так-так, — продолжал дарин с издевкой, — значит, вместо того чтобы хватать и казнить подстрекателей бунта, вы торопитесь ко мне выплакивать свои слезы. А?..

Старосты покрылись холодным потом.

— Уж не заодно ли вы сами с этим сбродом? А?

— Мы?.. Аллах нам свидетель…

Только вконец перепугав старост и напустив страху, шанжан несколько смягчился, велел не сводить глаз с каждого, кто вызывает сомнение, и выпроводил своих гостей из кабинета. За какие-нибудь несколько минут старосты натерпелись таких унижений и оскорблении, и за какие грехи? За свою же преданность! — что опомнились, только порядком отъехав от города.

В эту ночь волнения и тревоги не миновали и верховного кази. События, подобные уже описанным, произошли во многих мечетях Кульджи — в Карадоне, Тахтивине, Айдоне. Узнав о случившихся бесчинствах, верховный кази утратил покой. И в такие-то дни гун Хализат не нашел ничего лучшего, чем разъезжать по гостям… Верховный кази посоветовался с имамами и бросился к шанжану.

— Я ожидал, господин верховный кази, что хоть вы принесете мне радостные известия, — язвительно сказал ему длиннобородый.

— Если у рабов аллаха укрепить пошатнувшуюся веру… — начал было кази, сдвигая с покрытого испариной лба свою огромную чалму, — если…

— Это ясно и мне самому, — перебил его длиннобородый. — Мне только не ясно, чем занимаются ваши духовные наставники, которым до сих пор мы вполне доверяли…

— О аллах, ты сам видишь, как я предан хану!.. — выкрикнул кази, потрясая четками.

Глаза собеседников встретились: пугливые, лживые верховного кази и ядовито-презрительные, властные, жестокие — шанжана. Кази первым заморгал, сощурился, виновато опустил голову.

— По сведениям, которые получены нами из вполне достоверных источников, — заговорил дарин, растягивая слова и внимательно наблюдая за впечатлением, которое они производят на кази, — зачинщиком возникшей смуты является духовное лицо…

— О ходжа Бахауддин!.. О имамий Азям [103]…

— Я изумлен, кази, не меньше вашего, но это сущая правда!

У верховного кази было такое лицо, как будто, ни в чем не повинного, его уже вели на казнь. Дарин наслаждался эффектом.

— Да, я изумлен. Ведь это значит, что ваши храмы, мечети, медресе превратились в обиталище сатаны, а ваши муллы учат не смирению, а мятежу…

Каждое слово пронзало сердце кази, как отравленная стрела. Все сводилось к одному — главная вина за беспорядки ложится на самого верховного кази. Как доказать свою непричастность, какие оправдания переубедят шанжана?.. Запоздалое раскаяние терзало кази: и дернуло же его бежать за полночь к этому проклятому маньчжуру!..

— Я верю, однако, — говорил длиннобородый дарин, подчеркивая свое сочувствие к потрясенному кази, — я верю, что высокопоставленные духовные лица, которым оказывает покровительство наш великий каган, которых он щедро одаряет и окружает почетом, — я верю и надеюсь, что они не последуют по стопам жалкой горсточки негодяев…

— О боже!.. — Вскочив с места, кази вскинул руки кверху. — Наша любовь к великому кагану, свидетель аллах, не ведает предела…

— Прошу вас сесть, кази, — сказал шанжан, раскуривая трубку. — Теперь мы должны обсудить, как отвести опасность, нависшую над народом, а если выражаться точней — над нашими головами. Не так ли, кази? А?..

— Так, так, господин мой…

— Мы давно приметили этого Коротышку муллу, но не трогали из почтения к его духовному сану, и он, пользуясь нашей снисходительностью, разгуливал на свободе. Дальше это продолжаться не может.

— Гнилая душа, сбившаяся с пути праведных! — воскликнул кази, грозя невидимому мулле Аскару.