Гений Одного Дня (СИ)

 Глаза Генри подёрнулись льдом. Он взглянул ещё раз на эту книгу, открыл её на произвольной странице, но взгляд его явно скользил выше написанных строк. Через некоторое время вновь придётся работать. Работа – от слова раб. И он тоже раб своей работы, раб денег. Эти бумажные фантики вскоре стали диктатором всех людей в мире, они коварно распоряжались судьбами, ломали их, коверкали, за эти фантики люди гибли тысячами, и продолжают гибнуть. Но они решают всё. Надо преуспеть. Ради этих фантиков. Преуспеть – значит забыть, что у тебя есть сердце. Выкинуть всё человеческое из себя, оставшись сухой, завистливой, нервной скрягой.

 Раньше деньги существовали к другой, более интересной жизни. Они не были главной движущей силой во всём мире, они являлись действительно просто металлом и бумагой. И без них люди жили. Тяжело, но жили. А сейчас не выживешь…

 Осталось только читать чужие книги, считать чужие деньги. А не сочинять книгу собственной судьбы. Боль надавила на сердце при этих размышлениях. Никому сейчас нелегко: не бедным, ни богатым. Эти две Америки были призваны жить под одной крышей, предаваться соблазнам и жить всю жизнь в иллюзиях. Но если бы это был только Новый Свет – деньги давно уже захватили мир. И ситуация подобная сейчас творится повсюду, и не только здесь.

 Хорошо читать о давних временах, когда люди были другие – добрее, мягче. Когда жизнь текла веселей, когда всюду был риск и приключения, дружба. Настоящая дружба! Не то, что в эти времена – где ты одинок и остаёшься наедине со всеми своими проблемами и страстями. Ты приходишь в этот мир один, и таким же его покидаешь – полностью одинокий в своих печалях и радостях. В нынешнем мире лучше совсем не иметь друзей, чем иметь. Всюду предательство просунуло свои длинные цепи.

 Генри взглянул на Грайама Берга. Он знает его давно. С ним они прошли через столько испытаний, из которых, казалось бы, и вовсе невозможно нормально выпутаться. Но выпутались же! Да ещё как. И не только это Берга касается. Их тогда ведь было несколько людей, таких, для которых любые повороты судьбы были не страшны. И тут он вспомнил…

 Холодный, прожигающий душу ветер. Всюду снег, холодный, белый снег, игриво переливающийся на солнце. Но они не видят этой красоты. Её нельзя видеть. Потому что ты занят совсем другим. Красота и борьба за существование – две вещи разные. Все деревья стоят в снежных шапках, всюду царит страшная, не поддающаяся объяснению тишина. Солнце находится в зените, светит прямо в глаза. Падают снежинки, бьют по лицу, мешают идти вперёд. Дыхание сбивчивое, каждый вздох может оказаться последним. Пар выходит изо рта, щёки красные от дикого мороза. Хорошо ещё, что нет ни бури, ни метели. Это была бы погибель.

 - Ничего, ещё чуть-чуть, Генри, ещё чуть-чуть, - подбадривает спутник лежащего на санях практически неподвижного Читтера. Великий магнат (а в ту пору совсем обычный человек), лежит, едва ли не умирая. Его глаза смутно глядят вперёд. Что он видит? Что он думает в эту минуту?

 Три ездовые собаки несут еле-еле сани вперёд, тонут в снегу, раздирают в кровь ноги о подушку наста. И идут вперёд. Их не надо подбадривать – уже бесполезно. Главное – успеть дойти. Успеть… Спутник оборачивается, и Читтер видит юношеское, красное на морозе лицо своего товарища – что ему стоит бросить его здесь на погибель, ведь эта лишняя ноша сама для него препятствие. Они рискуют. Они могут не добраться до темноты до пункта назначения, и тогда погибнут уже оба. Оба! Но нет же, они идут. Ползут. Но продвигаются. У спутника уже все ноги в снегу, но он молчит, подбадривая мысленно себя. Он смотрит на Читтера и молчит. Да, Генри сейчас хуже, чем ему, надо терпеть. Лишь бы добраться…

 Начал звереть холод. Ветер дул сильно, отбивая у двух людей последнюю надежду на спасение. Они не поддавались. Что толку знать о своей гибели – надежда не умрёт до последней секунды жизни. И они снова ползут. Устали собаки. Устал спутник Читтера. Но нельзя останавливаться – остановишься, значит, замёрзнешь. Нельзя…

 Стеснённые этими узкими рамками, они идут далее. Солнце медленно идёт по небу, затем на миг пропадает в туче. Лишь бы успеть!

 - Нерст! Нерст! – словно проснувшись от забытья, шепчет Читтер дрогнувшим голосом. Ему сейчас очень паршиво. И путник это прекрасно понимает. – Долго ли ещё идти?

 - Терпи, друг, терпи! – он на миг останавливается, и пожимает слабую, ледяную, почти как у мертвеца, руку Читтера. – У нас ещё осталось немного спирта. Генри, я надеюсь, эти последние капли согреют тебя. Тебе они нужнее, чем мне. Слышишь меня?

 Альберт останавливает повозку, собаки утыкаются носом в снег, съёживаются, чтобы не выпустить остатки тепла. Нерст кладёт ружьё на сани, всё ещё держа слабую руку своего спутника, находит небольшую флягу, открывает её. Немного присев, он открывает Генри рот, и последние капли достаются ему, Читтеру. Нерст смотрит на всё это несколько испуганным лицом, но твёрдость мелькает в его глазах, ибо, по его мнению, он всё делает так, как надо, - правильно!

 Немного оттаяло в горле, немного тепла разразилось по всему телу лежащего человека. Он завёрнут в одеяло, глаза его выражают безнадёжность положения. Но он надеется, что ещё можно обойтись. Читтер смотрит на Нерста несколько печальным взглядом, словно спрашивая его: «Зачем? Зачем я тебе? Со мной уже всё ясно. А так ты губишь ещё и свою жизнь!»

 Словно бы прочитав эти мысли, Альберт поворачивается и готов уже отдать сигнал двигаться дальше.

 - Нет, Генри, нет! Я тебя не брошу посреди этой ледяной пустыни, где практически нет людей. Ты мне друг, а друзей не бросают. Сейчас мы подойдём к нашему месту, и ты поймёшь, что я был прав. Я не дам тебе умереть от обморожения! А представь, какой вкусный ужин приготовит нам Илайхью. Ты любишь мясо зайца? А она его так готовит, я знаю. Пальчики оближешь! – Нерст жертвовал своим здоровьем, чтобы подбодрить Генри. Говорить в такой холод было отнюдь не лёгкой задачей. А Альберт говорил, долго и без умолку, постоянно обращаясь к своему лежащему спутнику. Он сбивал себе дыхание, пока шёл вровень со своей повозкой по всему этому снегу.

 Аляска. Этот своеобразный мир, не тронутый человек. Вот где простор фантазии! Вот где можно почувствовать себя абсолютно одиноким, никому не нужным. Всюду леса, леса, снег. И ты один среди деревьев, а там, может быть из-за угла, на тебя смотрит какой-нибудь голодный, такой же одинокий, как и ты, зверь. Охотники! Что за презрительный вид деятельности. Убивать не за что зверей. Просто так. А все тебя будут хвалить и хлопать тебе в ладоши! Какой красавец, какой молодец!

 Но здесь далеко не так. Не будешь убивать ты – убьют тебя. Если ты пришёл в эту северную часть страны, чтобы спастись от этого гнусного общества, плати. Твоя еда – то, что ты сам себе добудешь. И не более. Твоё спасение – всё в том же беспощадном к тебе лесу. Не ты здесь хозяин, ты лишь гость его. Ты посмел вторгнуться в эти владения, посмел украсть сокровища этого леса без спроса!

 И даже в такой дыре мира (как считалось в более цивилизованных уголках планеты) были хорошие, добрые, весёлые люди. Но они были людьми. Никого и никогда они бы просто так не убили, хотя могли бы. Здесь убивать – что дышать. Но тут люди были более близки к природе, они были с ней более знакомы, они знали многие её тайны, и никогда бы не пошли разрушать беспечно этот баланс, эту гармонию.

 Нерст оборачивается, его рука скользит по ружью, с которым он не расстаётся. Нет, послышалось. Всюду стеной стоит этот непроходимый лес, и что в нём творится, никто не знает. Не факт, что ружьё спасёт. Оно скорее чисто для успокоения, но следует знать, что идёшь ты под прицелом чьих-то очень внимательных глаз. Снова оборачиваешься – и вновь тишина. Лишь снег где-то с ветки упадёт. Ничего. Но интуиция подсказывает абсолютно другое. Она чувствует, что ты здесь не один.

 Они оказываются на высоком холме, и Альберт на миг останавливается, чтобы обозреть окрестности.