Калигула

Пираллия откинулась на ложе и скрестила руки за головой.

— Меня содержал некоторое время один человек. Мы плыли из его имения на Сицилию… Когда мы на лодке переезжали из Региума в Мессану, он сказал: «Если бы у меня было много денег, я соединил бы оба берега огромным мостом». И это было бы действительно чем-то необыкновенным, удивительным.

— Огромный мост… — повторил Калигула в задумчивости. — Я соединю мои виллы в Бавли и Путеоли акведуком длиной в три мили, над морем… Да, я сделаю это! Но он будет не из камня или дерева — тогда придется слишком долго ждать, это будет мост из кораблей.

Корнелий Сабин не хотел лишаться комнаты у храма Артемиды, считая это дурным знаком, как если бы он совсем отказался от Елены.

Он по-прежнему нес службу в легионе, равнодушно, без внутреннего участия, но обязанности свои выполнял хорошо. Только в свободное время молодой трибун все чаще уединялся в своей комнате с кувшином вина.

Между тем в одиннадцатом легионе появился новый легат, молодой человек из римской семьи, который вел себя как самый настоящий император. В своей приветственной речи он сказал:

— При моем предшественнике, у которого, конечно, было немало заслуг, легион погряз в рутине. Я этого терпеть не собираюсь. Болезни, замещения и просьбы о дополнительном свободном времени — все, что выходит за рамки службы, — только с моего одобрения. Если наш божественный император задумает посетить провинции, перед ним должен предстать легион, которым он сможет гордиться, как мы гордимся нашим императором Гаем Юлием Цезарем Августом Германиком!

Сабин воспринимал энергичную речь как что-то далекое, не имеющее к нему отношения. Он тоже любил императора, о котором в легионе рассказывали много хорошего, пусть некоторые вещи и казались легионерам странными. Оказание императору при жизни божественных почестей было чем-то новым, но многие думали, что делается это для устрашения провинций, и поэтому принимали. Легионеры узнали, что в храмах Эфеса — даже великой Артемиды — теперь воздавали божественные почести и Калигуле в образе Юпитера.

Сабина все это не волновало. Он был занят проблемами, которые, как и положено безнадежно влюбленным, казались ему жизненно важными. Сослуживцы посоветовали ему поменьше пить, пока молодой легат не выпустит пыл, и Сабин послушался. Но на трезвую голову с удвоенной болью до его сознания дошло, что он навсегда потерял Елену. Навсегда! Навсегда! Трибун не мог проговаривать эти слова без слез. Он сам себя мучил, сожалел о Елене, одновременно чувствуя небывалую злость к Петрону, который благодаря Корнелию Сабину скоро станет отцом.

Шесть дней Сабин держался, а утром седьмого снова начал пить. Это был выходной день, и легат не мог воспрепятствовать трибуну проводить свободное от службы время по своему усмотрению.

Мариний с озабоченным лицом поставил перед ним кружку, с мольбой глядя в глаза Сабину, будто хотел сказать: «Не пей слишком много!»

— Не смотри на меня так, Мариний! В конце концов, сегодня я могу делать, что хочу. Другие отправляются в публичный дом или проигрывают деньги в кости. А я пропиваю!

Вино было выпито, и в его затуманенной голове родилась слабая надежда. Зачем терять мужество? Он же был солдатом! Разве не советовал ему Херея много раз действовать решительно? Меч из ножен и вперед! Возможно, Елена уже передумала и просто не имела возможности сообщить ему.

— Мариний, приготовь одежду. Я иду в город.

Слуга, который видел, что его господин едва держится на ногах, принялся упрашивать:

— Прими сначала холодную ванну, господин, это освежит и отрезвит тебя. А может, мне проводить тебя в город?

Сабин упрямо покачал головой.

— Не хочу трезветь, сейчас как раз хорошо… Хочу кое-что сделать… Пошел прочь, Мариний! В таком деле провожатые не нужны.

Трибун доехал до рыночной площади, передал лошадь смотрителю и сказал, что скоро вернется.

Бесцельно бродил он в толпе, натыкаясь то на одного, то на другого, искал глазами знакомую высокую фигуру покинувшей его возлюбленной. Он настолько был уверен, что сегодня встретит ее, что даже не удивился, когда в нескольких шагах увидел ее со служанкой и молоденькой рабыней у прилавков с орехами и сушеными фруктами. Она показывала пальцем на товар, в то время как проворный торговец насыпал выбранное в ее корзину.

Сабин завороженно наблюдал за этой сценой, и на секунду в пьяном тумане родилось представление, будто Елена делает покупки для его собственной семьи. Он даже, казалось, услышал ее голос:

— Сегодня вечером будет угощение с соусом из фиников, перца и меда. Тебе понравится!

Когда она отвернулась от прилавков, Сабин увидел, что плащ Елены подчеркивает ее округлившийся живот. Мысли снова вернулись в действительность. Он знал, что Елена покупает фрукты для своей семьи, обязанной своим счастьем ему, римскому трибуну.

Он нагнал ее и преградил путь.

— Здравствуй, прекрасная Елена! Делаешь покупки для Петрона, который и не подозревает, что в его гнездо подбросили кукушонка.

Женщина молчала. Сабин засмеялся.

— Я подбросил в гнездо кукушонка, в теплое, уютное гнездо… А твой муженек все еще воображает, что сам сделал тебя беременной? Может, объяснить ему, как все случилось?

Громкая речь привлекла внимание людей, некоторые остановились и смотрели, что будет дальше. Елена попыталась пройти мимо, но Сабин крепко схватил ее за руку. Он чувствовал под своими пальцами тонкие кости и сжимал ее запястье, пока та тихо не вскрикнула.

А Сабин уже не мог остановиться.

— Она могла стать супругой римского трибуна, — громко говорил он, — а теперь замужем за греческой теткой в образе мужика. И вот теперь его жена ждет ребенка. Как же это у него получилось?

— Оставь меня и исчезни! — закричала Елена со злостью, в то время как Клония пыталась закрыть ее собой.

— Тебе бы так было удобнее, да? Просто исчезнуть из твоей жизни, чтобы ты спокойно могла жить дальше со своим кукушонком. Но я не оставлю тебя в покое — никогда!

— Тогда я попрошу Артемиду, чтобы она избавила меня от такого испытания — она ведь исполнила мое желание о ребенке.

Елена произнесла это с такой издевательской насмешкой, что Сабин ударил ее по щеке, желая стереть эту улыбку с лица. Клония позвала на помощь, а Елена, потирая лицо, наградила Сабина взглядом, полным презрения:

— Бить беременную женщину! Чего еще можно ждать от римского солдата!

На громкие крики подошли двое греков, присматривающих на рынке за порядком.

— Здесь не обижают женщин, — предупредил один из них, а второй обратился к Елене:

— Это твой муж или родственник?

Она отрицательно покачала головой.

Тогда церемониться с Сабином не стали. Его оглушили, взяли под мышки и уволокли прочь. В себя он пришел в доме смотрителя рынка и ощупал внушительную шишку на голове.

— Вы напали на римского трибуна, и это вам дорого обойдется. Меня зовут Корнелий Сабин!

Толстый смотритель был невозмутим.

— Об этом я как раз хотел тебя спросить. Вероятно, трибун одиннадцатого легиона? Хорошо, но это не дает тебе права оскорблять женщину и тем более ее бить. Я сообщу твоему легату.

Сабин на ватных ногах вышел на улицу. Ему было все равно, даже если он будет уволен со службы. Тем лучше! Все равно он уже сам решил попросить об увольнении. Решение оставить армию пришло совсем неожиданно. Но что еще держало его здесь? Он должен вернуться в Рим и сделать все, чтобы забыть Елену. Красивых женщин кругом хватало! Что такого особенного было в Елене? Худая, высокая, желтые глаза, узкое лицо, дерзкий рот… В Риме таких сотни, тысячи…

Но он тут же должен был признаться, что эта Елена — его Елена — была единственной.

Спустя два дня Сабина вызвали к легату.

— Трибун Корнелий Сабин? Ты, вероятно, догадываешься, о чем пойдет речь? Итак, ты оскорбил беременную женщину на виду у всех, ударил, не давал пройти — и все это в нетрезвом состоянии. У тебя есть что добавить или ты хочешь опровергнуть донесение?