Воевода

«Царик» после аудиенции отпустил придворных, оставив Заруцкого и Буссова. Не имея больше нужды притворяться, он живо расспрашивал немца о своей прошлой придворной жизни: как любил одеваться Димитрий Иванович, какие имел привычки, что ел. Он старательно запоминал имена ближних бояр, пытался представить расположение комнат во дворце. Несколько часов длилась эта беседа, оба расстались довольные друг другом. «Царь» почувствовал себя увереннее в роли будущего московского правителя, а Конрад — спокойнее за судьбу сына, а значит, и за свою собственную.

От Коломны Рожинский повёл войско к Можайску, на Смоленскую дорогу. Скопину-Шуйскому пришлось с южного направления отступить к Москве, тем более что он обнаружил измену среди воевод. Они подговаривали стрельцов при встрече с самозванцем перейти на его сторону. По приказу Скопина были схвачены князья Иван Катырев, Юрий Трубецкой и Иван Троекуров и их сообщники. По возвращении войска в Москву царь Василий приговорил князей к ссылке, а менее знатных заговорщиков велел казнить.

Можайск, против ожидания поляков, не спешил открыть свои ворота. Жители укрылись в монастыре Святого Николая, где имелся небольшой острог. Однако с соседнего холма можно было видеть внутренний двор монастыря. Рожинский, не раздумывая, приказал открыть огонь из пушек, отнятых у Дмитрия Шуйского под Волховом. Из-за скученности осаждённых появилось много раненых и убитых, и можайцы поспешили сдаться на милость победителей. «Царик» въехал в монастырь и поклонился чудотворному образу Святого Николая.

После Можайска армия самозванца двинулась прямо к Москве. Под Звенигородом польским гусарам, бывшим в авангарде, встретился их соотечественник Пётр Борковский, из свиты польских послов. Он потребовал собрать коло, где передал требование королевских послов немедленно вернуться домой, так как Шуйский подписал предложенный послами договор о перемирии между двумя державами. Ответ держал гетман Рожинский:

— То, что здесь сказал нам Борковский, это он сказал по принуждению Москвы, чтобы вызволить послов. А мы коли сюда зашли, так уж ничьих приказаний не слушаем, только на помощь Божию надеемся и не оставим своего правителя, пока не посадим на престол того, с кем пришли!

Под радостные вопли жолнеров, ещё недавно воевавших с самим Сигизмундом, пришлось посланцу королевских представителей повернуть коня вспять...

...Осознав серьёзность положения, царь Василий действительно при переговорах с польскими послами стал значительно сговорчивее. Бояре от имени Шуйского давали одно обязательство за другим: незамедлительно отпустить прежних королевских послов; из Ярославля вернуть в Москву воеводу Мнишека с детьми и двором и не чинить им препятствия уехать вместе с послами; освободить всех остальных знатных поляков, разосланных по городам. С большой неохотой Шуйский всё же вернул ларь с драгоценностями сестры Сигизмунда Анны, привезённый для продажи Димитрию незадачливым паном Станиславом Немоевским. Шуйский уступил и в самом главном — сроках перемирия. Вместо двадцати лет срок был определён в три года и одиннадцать месяцев.

Но все эти уступки запоздали: уже никакие подписанные грамоты и увещевания не могли остановить польское войско, движущееся к Москве под знаменем самозванца. 1 июня Рожинский и его доблестные рыцари увидели купола московских церквей. Несколько дней, словно стервятники, они кружили вокруг города в поисках удобного места для лагеря. Сначала было выбрали село Тайнинское, но сообразили, что московские отряды будут перехватывать продовольственные обозы, идущие к армии самозванца с юга. Подошли к Тверским воротам, но здесь их встретил заслон царских войск. Пробившись сквозь него, вышли к Тушину, где и решено было поставить лагерь между Москвой-рекой и рекой Всходней.

Здесь их нашли новые посланники. Это были приближённые Димитрия, отпущенные Шуйским на волю, — Домарацкий и Бучинский. Они вновь пытались уговорить соотечественников повернуть коней, утверждая, что их ведёт самозванец.

— Это хитрость московская, — закричало коло, — нечего этому верить! Нет! Не выйдем отсюда, пока не посадим на престол Димитрия.

Польские лазутчики донесли, что боярское войско под командованием Михаила Скопина и Ивана Романова вышло им навстречу и поджидает их на реке Ходынке. Сам царь Василий со всем своим двором расположился сзади, на Ваганьковском поле.

Рожинский решил напасть внезапно и выступил из лагеря скрытно, ночью 4 июня. Москвичи не ждали нападения, тем более что надеялись на мирный исход переговоров с польскими посланниками.

Незаметно обойдя лагерь, где беспечно спали воины основного полка, гусары захватили обоз и напали с тыла. Воспользовавшись паникой, слуги, следовавшие за своими панами, как саранча набросились на телеги, грабя всё мало-мальски ценное.

Напрасно Скопин метался на лошади, пытаясь организовать отпор неприятелю. Кое-как отбиваясь от поляков, как от назойливых мух, воины отступали к Москве. Если бы Рожинский в этот момент ввёл свежую кавалерию, вероятно, русские обратились бы в панику и поляки на их плечах ворвались бы в Москву.

Но неожиданно со стороны Ваганьковского поля навстречу полякам лавой выкатился отряд тяжёлой русской кавалерии. Плечом к плечу, выставив вперёд пики, двигались всадники неторопливой рысцой, сминая выскакивавших на них гусар. Вёл отряд князь Дмитрий Пожарский. Он, пожалуй, один не растерялся в ставке государя, когда посреди ночи началась пальба, раздался воинственный клич польских гусар: «К бою, к бою!» — а в ответ послышались растерянные вопли русских, стоны раненых, вспыхнули жарким пламенем шалаши в основном лагере.

Он подскакал к царской колымаге, куда, уже не думая о церемониях, юрко влез Василий Иванович.

   — Разреши, государь, повести стольников на поляков. Спасать надо Скопина.

Василий Иванович растерянно шмыгнул глазами туда-сюда в поисках брата Дмитрия, долженствующего командовать царским войском, но того и след простыл.

«Хоть на время, может, задержит поляков, пока я в Кремле запрусь!» — смекнул государь.

   — Давай, князь! Повелеваю, чтоб тебе все подчинялись.

Пожарский, выхватив саблю, именем государя собрал подле себя всех, кто умел сидеть в седле. Выстроив отряд, предупредил артиллеристов, стоявших у пушек:

   — Ежели нас отбросят, стрелять без команды. Мы по сторонам растечёмся!

И зычно выкрикнул всадникам, указывая саблей:

   — Вперёд! Не посрамим Москвы!

С раскатистым «Ур-ра!» отряд двинулся вперёд. Спустившись с косогора, он, как большой каток, начал сминать всадников в голубых плащах. Скопину тоже наконец удалось собрать растерявшихся было воинов, и он атаковал с другой стороны. Попав в клещи, на этот раз запаниковали гусары. Они отчаянно пришпоривали своих уже усталых лошадей, не помышляя больше о сражении, а стараясь лишь как бы побыстрее выбраться из этого ада.

Наутро вернулся в свою ставку государь и ближние бояре. Шуйский поманил к себе пальцем Пожарского, ещё не оставившего коня:

   — Молодец! Хвалю! Мне бы побольше таких верных воинов! — При этих словах Шуйский насмешливо покосился на брата.

Тот насупился, но сказать было нечего.

   — Ты заслужил нашу милость! — продолжил царь Василий и остановил властным жестом встрепенувшегося было, чтобы возразить, князя. — Знаю, ты горд, как и весь ваш род! — снять усмехнулся Шуйский. — Горд, но не богат! Верно?

Пожарский опустил голову, ему было неприятно лишнее напоминание о собственной бедности.

   — Дарую тебе поместье из нашего удела за верную службу! Ну как, доволен?

   — Сердечно благодарю, царь-батюшка, за жалование...

Шуйский, уловив в ответе Дмитрия какую-то недоговорённость, ободрил его:

   — Ну, говори, что ещё хочешь? Сегодня ты заслужил...

   — Я — воин, государь! Хочу в войска, вот под его руку! — и Пожарский кивнул в сторону Скопина, стоявшего неподалёку от государя.

Молодой Скопин-Шуйский заулыбался:

   — Возьму с благодарностью! Пожарский — опытный боец, давно заслужил чин воеводы! Сегодня он меня от позора спас!