На краю света. Подписаренок

Так они и жили целых два года. Учили ребят грамоте, помогали людям, чем могли. И все к ним помаленьку так привыкли, что считали их вроде как бы уж за своих. И ходить к ним стали запросто. Особенно соседки к Таисии Александровне. Ребенок ли заболеет, или самое чем-нибудь схватит — сразу бегут к ней. А она расспросит сначала все, что надо, потом посмотрит в свою лечебную книгу и обскажет, что и как. А иногда и порошки какие-нибудь даст.

И деревенское начальство к ним вроде как бы привыкло. Десятский меньше стал докучать своей проверкой. Придет вечером, спросит хозяев: дома ли квартиранты? Утром заглянет на минуту. И все… А староста даже в Безкиш их стал отпускать в гости к политическим, которые там проживали. Даже в Новоселову разрешал отлучку. Только ямщика наряжал туда надежного. И каждый раз брал с них честное слово непременно приезжать обратно. Так что никому и в голову не приходило, что они могут убежать. А они тем временем свой побег от нас уже готовили. Только кульчекских никого в это дело не ввязывали.

Убежали они зимой, когда по Енисею установился санный путь. Тогда по реке в Красноярск и из Красноярска идут обозы и много разного народа едет на перекладных. Таким путем, судя по всему, они от нас и уехали. Накануне перед побегом Таисия Александровна, как всегда, занималась с ребятами весь вечер. На прощанье расцеловала их и почему-то расплакалась. Но ребята не придали этому особого значения.

На другой день утром приходит Похабов к Тиминым с проверкой, а Матрена, как всегда, встречает его руганью:

— Опять черт принес ни свет ни заря. Надоел уж… Спит еще твоя Таисья Александровна.

— Чего-то долгонько спит она сегодня, — сказал Похабов.

— Умаялась, видать. Вчера допоздна сидела. И ночью еще что-то огонь зажигала. Не спалось, видать. Да ты не беспокойся. Не первый раз ведь ее проверяешь. Сходи лучше к Бабишовым. Проверь Измаича. А она тем временем проснется. Зайдешь, посмотришь на нее. Давно уж ее не видел.

Тут действительно Похабов отправился к Бабишовым и спустя некоторое время прибежал оттуда сам не свой. Измаича, говорит, дома нет. Бабишовы утром на гумне молотили, так что не видели, как он вышел из дому. Гулять, видать, пошел али к Таисии Александровне подался.

— К нам он не заходил, — сказала Матрена. — Видать, где-то за деревней гуляет или опять в Безкиш к этим Воробьевым утянулся.

— В Безкиш он всегда отпрашивается. А вечером ни со мной, ни со старостой ничего об этом не говорил.

— Куда он денется… Сейчас мы все узнаем, — сказала Матрена и пошла будить Таисию Александровну.

Стучит к ней в горницу… Стучит, стучит, а ответа нет. Тогда Матрена пошла в сени. Стучит ей оттуда. И опять без ответа. Дверь, видать, на замке. Тут и Матрена всполошилась.

— Не случилось ли чего с барышней? Не угорела ли ночью? Уж с собой чего не сделала ли? Уж больно громко они вчерась о чем-то говорили. Видать, ссорились. Беги скорее за старостой и за сотским. Придется дверь ломать…

Тут Похабов побежал сперва к Степану Сычеву, который был тогда сотским. А тот еще до света уехал на покос за сеном. Тогда он к старосте. Но и старосты дома не было. Он с утра уехал в тайгу за лесом. И писаря нет. В волость вызвали по делам. Вот какая оказия получилась. Тогда Похабов запряг конишка и поехал в Безкиш к этим политическим Воробьевым.

— Так и так, — говорит им, — с утра не могу найти Измаича. И с Таисией Александровной что-то неладно. Закрылась у себя в горнице — и достучаться не можем. Не то спит, не то от угара окочурилась. Хоть дверь ломай!

А Воробьевы эти его успокаивают. Куда, говорят, он денется, ваш Измаич. Не успеешь ты, говорит, еще и до Куличека доехать, как он заявится к Таисии Александровне. А может, уж сейчас чай вместе пьют.

«В самом деле. Что мне, больше всех надо, что ли?» — решил Похабов и поехал не торопясь обратно. Дома выпряг коня и опять к Бабишовым. И опять нет Измаича. Тогда он к Тиминым. А у Тиминых уж полно народа. По деревне разнеслась весть, что с Таисией Александровной что-то случилось. Не то повесилась, не то отравилась. А может, протопила как следует печь, закрыла трубу, открыла печную дверцу и легла спать. И уснула вечным сном, голубушка. И вот теперь одни сокрушаются да жалеют ее, а другие на чем свет стоит ругают Измаича, что он довел барышню до этого.

Вот прибегает Похабов к Тиминым. Видит — полно народа. Обрадовался. Видать, объявилась. А Кузьма Тимин ему:

— Нет, — говорит. — Пока не объявилась. Видать, уснула вечным сном.

— Давайте дверь ломать! — требует Похабов.

— Зови старосту и сотского, — говорит Кузьма. — Без них я дверь ломать не позволю.

Наконец вечером приехали и староста, и сотский, узнали, в чем дело, и решили ломать дверь. Взяли понятых, попросили всех соседей уйти из дома и осторожно выворотили дверь. Входят… а горница-то пустая! Все прибрано, выметено. Постель заправлена. На столе аккуратно сложены книги и газеты и деньги оставлены хозяевам за квартиру.

Ну, теперь всем стало ясно, что Таисия Александровна и Сергей Измаич убежали. Василий Рябчиков сгоряча начал ругаться. Дело, конечно, нешуточное. Понаедет начальство, начнутся допросы, будут искать виноватых. Но обида на Сергея Измаича и Таисию Александровну как-то скоро прошла. Сменилась заботой, как это дело подать начальству, чтобы самим выйти сухими. За такое дело по головке ведь не погладят…

А соседи, которые до этого оплакивали Таисию Александровну как покойницу, такому обороту дела очень обрадовались, так как всегда ее жалели и понимали, что ничего плохого они с Измаичем сделать не могли, чтобы ссылать их, как каторжан, на поселенье. Может, и в самом деле за народ что-нибудь хлопотали, раз начальство их так не любит.

И то ведь удивительно, что никому и в голову в тот день не приходило подумать о том, с кем они убежали из Кульчека, кто помогал им в сборах, кто повез их и куда повез. А в волости старосту и сотского перво-наперво об этом и стали спрашивать. А они ни чох ни мох, сказать ничего не могут. Твердят одно, что ничего не знали, не ведали, ничего подозрительного не замечали и ни на кого подозрений не имеют.

Из волости их потащили к приставу, а от пристава к мировому на следствие. Он ведь главный у нас по этой части. А к нам в Кульчек тем временем приехали урядник со старшиной, чтобы опечатать по всей форме горницы у Бабишовых и Тиминых и дознать, кто из кульчекских мужиков в ту ночь и на следующий день отлучались из деревни.

Через день приехали мировой судья, пристав и еще какой-то начальник, сказывали, из Минусинска. Осмотрели горницы у Тиминых и Бабишовых, начали их допрашивать. Потом взялись за соседей. Даже ребят, которые учились у Сергея Измаича и Таисии Александровны, допрашивали.

Тем временем урядник со старшиной перешерстили всю деревню и дознали, что Федот Чернов, Аника-кузнец и старик Ундеров как раз накануне их побега куда-то из деревни уезжали и приехали домой только на третий день к вечеру. Но оказалось, что они ездили в волость судиться по делу о какой-то потраве хлеба.

После Кульчека взялись за Безкиш и за Черную Кому и тоже стали дознавать, кто из тамошних мужиков помогал им бежать из Кульчека. Но и там никого не нашли. Судя по всему, помогал кто-то из дальних деревень. А может, из самого Красноярска. Приехали ночью, встретили их под видом проезжих в условленном месте, где-нибудь у околицы, а там поминай как звали.

А старосте Рябчикову, сотскому и десятскому пришили обвинение в пособничестве, и им грозила за это тюрьма от четырех месяцев до одного года. Но и это обвинение, в конце концов, осталось недоказанным. Тогда Рябчикову и Сычеву дали для острастки по две недели отсидки при волостной тюрьме за то, что они в день побега уехали из деревни один за сеном, другой по дрова. А Похабову ничего не было.

Пока тянулось следствие о побеге, деревня жила этим. Кто-то узнал, что если их поймают, то пригонят обратно к нам в Кульчек досиживать свой срок. Все желали им, конечно, с этим побегом удачи. Но если бы их, упаси бог, поймали, то все с радостью встретили бы их у нас в деревне.