Бенито Муссолини

Наконец Муссолини встал и на прощание молча пожал руку Фоссани. Пока он шел к катеру, журналист застыл, словно завороженный, под воздействием чар этого «великого, но несчастного человека, сохранившего свое достоинство в трагические мгновения своей жизни». В этот момент сторожевая собака, прыгнув на скалу, издала долгий леденящий вой.

Насколько легко было убедиться в величии этой трагической фигуры в обстановке, когда сама природа способствовала излиянию чувств, настолько труднее это было сделать в маленькой тесной комнате на Вилла-делле-Орсолине, где Муссолини обычно встречался с журналистами. Одна из них, Мадлен Мольер, так описывает свои впечатления от встречи с ним. Прежде всего, она едва узнала в этом человеке дуче. С бритой головой, бледным лицом и тусклым взглядом он больше походил на узника, чем на президента. В глазах застыло выражение покорности, но отнюдь не униженности. Его смирение, готовность подчиниться судьбе несли оттенок сожаления и примирения.

«О чем вы хотите меня спросить, — задал вопрос Муссолини, обращаясь к Мадлен, — я вас помню, семь лет назад вы приезжали в Рим. Тогда я был действительно интересным собеседником. Теперь же я фактически покойник. Но я ничего не боюсь. Смерть не страшит меня. Я думаю, что она — своего рода благодарность Богу за его земные страдания.

Сегодня утром, — продолжал Муссолини, — ко мне в спальню случайно влетела ласточка. Она отчаянно билась о стены, пытаясь найти выход, но в конце концов обессиленная упала на мою кровать. Я осторожно, чтобы не причинить ей боли и не испугать, взял ее в руки, открыл окно и разжал ладони. Сначала она, видимо, не поняла, что произошло, и со страхом смотрела по сторонам, затем расправила крылья и с радостным щебетанием вылетела из комнаты. Этот птичий восторг запал мне в душу. Для меня никто уже не откроет окна, чтобы выпустить на свободу. У меня теперь только один выход — умереть. И это справедливо. В своей жизни я совершал ошибки и готов за них заплатить, если только цена моей жизни окажется достаточной платой. В тех случаях, когда принимаемые мною решения вытекали из моих ощущений, я никогда не совершал ошибок, но когда я следовал велению рассудка, то ошибался очень часто.

Да, синьора, со мной все кончено, мое солнце закатилось. Я еще продолжаю исполнять обязанности, но все уже не имеет смысла. Я жду, когда представление окончится, наблюдая за этим фарсом как бы со стороны. Мое самочувствие оставляет желать лучшего, уже в течение года я ничего не ем, кроме протертой пищи, не пью, не курю… Возможно, что мое предназначение было лишь в том, чтобы указать путь моему народу, но в таком случае скажите мне, видели ли вы когда-нибудь расчетливого и благоразумного диктатора?»

Чтение — вот что доставляет ему удовольствие. Он много читает, прежде всего книги великих философов. И, пожалуй, это единственное занятие, которое его увлекает, он надеется, что книги останутся с ним до последнего дня жизни.

Когда его спросили о Чиано, он ответил: «В то январское утро я понял, что это моя судьба, я почувствовал тогда, что смерть моя близка, но ужасная агония затянулась. Я ощущаю себя капитаном тонущего корабля: корабль гибнет на моих глазах, а я вцепился в маленький плотик среди бушующих волн, всецело во власти стихии. Я кричу, но никто меня не слышит. Но когда-нибудь мир еще услышит меня».

С каждым, кто приходил, чтобы повидать его, он говорил с подчеркнутой трагичностью. Порой его высказывания казались мистическими, часто невразумительными, а иногда — лирическими.

Молодому французскому писателю Пьеру Паскалю, переведшему на французский язык его книгу «Parlo con Bruno» («Беседы с Бруно»), он сказал «Вы не заметили сегодня утром по пути сюда, какого цвета была вода в озере? Темно-синего, говорите? Вы знаете, я постоянно смотрю на воду и не перестаю удивляться, как меняется ее цвет. Во время заката солнца она красная, холодным зимним утром — серая. Да, Италия удивительно красивая страна!» Затем, не дождавшись ответа на вопрос, он неожиданно переменил тему. «Вы верите в Бога? — спросил он Паскаля. В ходе возникшей религиозной дискуссии он признался, что он сам не знает, верующий ли он человек. Скорее всего да».

Темы разговора менялись очень быстро. От Бога к Наполеону, затем о Шарле Моррасе [43] , потом об итальянских художниках, Данте, Д'Аннунцио. Разговор касался чего угодно, но только не политики.

Когда Паскаль все же затронул политику, подняв вопрос о необходимости объединения Европы перед угрозой английской интервенции, Муссолини коротко ответил: «Эту проблему будет решать ваше и последующее поколения». Ему не хотелось даже думать об англичанах, от которых он столько натерпелся в своей жизни. Кроме того, ему вовсе не хотелось говорить о политике, поэтому, когда Паскаль позволил себе несколько замечаний о партизанском движении в Италии и французских маки, их беседа резко оборвалась.

Писательница Пиа Реджидори Корти захотела обсудить с Муссолини некоторые политические проблемы современности, но он не пожелал говорить об этом. Он предпочел завести разговор о Мадзини, Гарибальди, о философии, о любви, наконец. «Любовь недолговечна, — говорил он, — рано или поздно она проходит, потому что любовники неспособны понять друг друга до конца». Корти пыталась возразить: очень часто кратковременную страсть или увлечение люди склонны принимать за любовь. На это Муссолини ответил цитатой из Платона и закончил беседу словами, что, по его мнению, жизнь — это страдание. Иногда он прерывал важные совещания со своими министрами или германскими официальными лицами и заводил речь о философии, истории или религии.

6 апреля началось решающее наступление союзников. Уже была оккупирована Масса, немецкие войска отступали через Тоскану. Штандартенфюрер СС Дольман был всецело поглощен проблемой отвода войск, вопрос о капитуляции висел в воздухе. По этому поводу было созвано экстренное совещание с Муссолини. Каково же было удивление Дольмана, когда в ходе обсуждения Муссолини вдруг задал вопрос: «Скажите, штандартенфюрер, вы верите в Бога? Генерал Вольф утверждает, что верит».

Глава двенадцатая

НЕМЦЫ КАПИТУЛИРУЮТ

Февраль-апрель 1945 г.

В течение некоторого времени полковник Дольман и генерал Вольф проводили секретные переговоры с союзниками о капитуляции германской армии в Италии. Переговоры велись без ведома Муссолини. В роли посредника выступал архиепископ Миланский Идельфонсо Шустер, имевший репутацию умного и влиятельного человека. Он начал осуществлять свою миссию с начала февраля, когда предложил ради спасения страны и предотвращения бессмысленной гибели тысяч людей достичь соглашения с партизанами. По словам кардинала, ряды партизан множатся с каждым днем, их силы и организованность возрастают и, кроме того, союзники снабжают их оружием и боеприпасами.

Полковник Дольман обсудил предложения кардинала с генералом Вольфом, и оба согласились с тем, что Шустеру следует послать своего представителя в штаб партизан для встречи с генералом Кадорной. В качестве посланника Шустер выбрал армейского капеллана дона Джузеппе Биккераи, человека разумного, но упрямого.

Между тем, под предлогом медицинского обследования, Дольман сумел получить въездную визу в Швейцарию для барона Луиджи Парелли, который в течение нескольких лет представлял в Италии интересы одной американской фирмы. В Цюрихе Парелли остановился в доме своего друга профессора Гуссмана, директора одной из частных школ.

Однажды вечером, вскоре после приезда Парелли в Цюрих, в дверь дома Гуссмана постучал человек, представившийся работником газовой компании, присланным для проверки газовых счетчиков. По манере общения Гуссман понял, что Парелли знаком с этим человеком. После некоторого замешательства выяснилось, что работником газовой компании оказался не кто иной, как штандартенфюрер СС Дольман. Парелли обратился к Гуссману с просьбой организовать встречу Дольмана с Алленом Даллесом. Однако Даллес, не желая быть вовлеченным в переговоры на начальной стадии, послал на встречу с Дольманом своего помощника Геверница.