Дворец грез

— Смешно надеяться, что я могу оказать на него какое-то политическое влияние, лаже если он безумно влюблен в меня, — осторожно сказала я. — Я могу проводить все свое время в его личных покоях, но я не такая уж важная персона, чтобы присутствовать на официальных приемах или переговорах с иноземцами. Я довольно смутно понимаю, что на самом деле происходит в кабинетах его министров. Однажды мне довелось слышать, как Рамзес с сыном горячо спорили о царской внутренней политике, и тогда я поняла, что на мнение фараона повлиять невозможно. — Я выпрямилась в кресле и поставила на стол бокал. — В самом деле, Гуи, если он не хочет слушать собственного сына, почему он должен послушать какую-то наложницу, как бы привлекательна она ни была?

— Потому что эта самая наложница — совсем другое дело, — твердо сказал Гуи, — Она умна, она много времени проводит с фараоном, и чем больше времени она с ним проводит, тем глубже проникают в его сердце и разум ее искусные пальчики. Это возможно, Ту. — Он сложил руки на груди и наклонился ко мне. — Торговые посланники фараона скоро вернутся из плавания к далеким пределам Великой Зелени. Когда их груз будет подсчитан, военачальники обратятся к царю с прошением увеличить жалованье их солдатам. Попытайся убедить Рамзеса быть великодушным. Жрецы будут требовать себе большую долю и вопить, что фараону необходимо принести богатые дары богам в благодарность за успешное плавание. Сделай все возможное, чтобы боги этой благодарности не получили. —  Его красные глаза сузились.

— Ты не служишь ни одному из богов, правда, Гуи? — тихо спросила я. — Ты не используешь свой дар предвидения в их пользу и не считаешь никого из них источником твоей магической силы. Кому ты тогда поклоняешься? Ты лично? Кому по-настоящему принадлежит твое сердце?

Его глаза превратились в узкие щелки.

— Я не отвечаю на такие вопросы, — еле слышно прошептал он, — Я вижу, что незрелый ребенок, которого я подобрал в грязи Асвата, превратился в очень непростую женщину. Будем в этом деле действовать сообща, Ту. Награда будет очень велика.

Мне вдруг стало холодно.

— Для Египта или для тебя? — выдавила я.

Он вдруг успокоился, напряженность исчезла из его взгляда.

— Для обоих, — живо ответил он. — За какое чудовище ты меня принимаешь, дерзкий ребенок? Это душный воздух гарема, кишащий слухами и сплетнями, так повлиял на твой разум?

— Что твое предвидение говорит тебе о будущем, Гуи? — настаивала я. — Или оно показывает тебе только твои мечты?

Некоторое время он сидел, тяжело дыша и закусив подкрашенную губу, потом его лицо прояснилось. Он улыбнулся:

— То, что оно говорит мне, касается только меня. Если я предсказываю фараону, это тоже касается только его. Делай то, что ты можешь, Ту. Я не прошу большего. Разумеется, я не жду, что ты пожертвуешь собой ради процветания Египта. Наслаждайся царем. Наслаждайся тем, что он может дать тебе. Почему нет? — Он поднялся, налил мне еще вина, приблизив лицо почти вплотную. Я мучительно сознавала его близость, его губы были совсем близко от моих губ. — Еще я слышал, что он подарил тебе землю. Это правда? Мудрое решение. С твоей стороны было умно попросить его об этом. Мой землемер Атирма не раз помогал женщинам гарема. Когда у тебя будут на руках свитки, пошли за ним. Он честный человек. Если захочешь, мой смотритель может взять на себя заботу о твоем урожае или стадах. Он обеспечит тебе доход.

— Благодарю тебя, Гуи, — вот и все, что я смогла сказать.

Он отстранился и жадно глотнул вина.

— А теперь, — предложил Мастер, — давай прогуляемся по саду, ты расскажешь мне, что нового в гареме. Сегодня здесь будет праздник в твою честь. А до этого времени ты будешь только со мной.

Я оперлась на его протянутую руку, и мы покинули кабинет. Когда мы шли по коридору, я обреченно подумала, что вряд ли в гареме есть новости, не известные ему.

Когда в тот вечер под тихие звуки арфы я вошла в столовую, там собрались все — все мужчины, которых я помнила со времени другого, такого же праздничного ужина в этом же самом зале. Они прервали разговоры и приветствовали меня: Паибекаман — молчаливо, как всегда; первый советник Мерсура, царский писец гарема, человек, которого я мельком видела однажды в кабинете Амоннахта, приветствовал меня энергично, но равнодушно; Пенту, писец Обители Жизни, который, несомненно, проводил свои дни, уединившись в храме, за изучением драгоценных томов; и брат Гуи, генерал Паис, — он сорвался с подушек, чтобы первым поцеловать мне руки, каждую в отдельности, пылко и неторопливо, потом он так же со знанием дела поцеловал мой накрашенные губы.

— Я никогда еще не был так близок к истинному блаженству, — вздохнул он, возвращаясь на место, его глаза блестели. — Как ты поживаешь, моя прелесть?

Я не знала, обижаться на него или посмеяться над вольностью, которую он себе позволил; что-то быстро ответив ему, я опустилась рядом с Гуи. Чувствуя мрачное внимание Паибекамана, я поймала себя на мысли, что мне очень не хватает открытого, приветливого лица генерала Банемуса. Гуи щелкнул пальцами, и внесли первое блюдо. За ужином продолжался бессвязный разговор ни о чем. Я больше не смущалась, легко поддерживала беседу и непринужденно улыбалась, иногда негромко подпевала музыке, но, когда гости насытились, настроение собравшихся изменилось. Я не заметила, что послужило причиной такой перемены, потому что все происходило постепенно. Вежливые вопросы гостей стали более острыми, более предметными, паузы более тягостными, и до меня наконец дошло, что меня допрашивают.

Они начали с того, что захотели узнать подробности несчастного случая с фараоном и как я его лечила; это было естественное любопытство с оттенком того, что я бы назвала тревогой придворных, о чем с такой горечью говорил царевич Рамзес. Я отвечала довольно охотно, но потом вопросы странным образом изменили направление. Счастлива ли я в гареме? Подружилась ли с другими женщинами? А со слугами и стражниками? Довольны ли другие женщины? Что их заботит? Царевич Рамзес — замечательный, не правда ли? Насколько хорошо я знакома с ним? Видела ли я его жену? Они не задавали вопросов прямо в лоб. Они спрашивали как бы мимоходом, и я беспечно отвечала, но скрытый в этих вопросах глубокий смысл постепенно стал вызывать во мне чувство неловкости. Я, как могла, старалась перевести разговор на другую тему, но, ненадолго перетекая в новое русло, он каждый раз стремительно возвращался к тому, что их занимало. Я не могла до конца понять, в чем тут дело, но сам факт, что они, казалось, пытались что-то вызнать, все больше настораживал меня.

Гуи хранил молчание, беспрестанно вертя в руках свой бокал. Я чувствовала его ненавязчивое, но постоянное внимание, и вдруг я почему-то вспомнила о Кенне; мне стало нехорошо. Память о его смерти и та роль, что я сыграла в этом, стерлись, я уже много месяцев не вспоминала о нем ни днем ни ночью, но в тот момент я снова ощутила, как его липкое тело навалилось на меня, когда он испустил последний вздох, и уловила призрачное дуновение смрадного дыхания. Вино показалось мне кислым, и я поставила бокал с гримасой отвращения. Гуи тотчас встрепенулся, и Паис непринужденно проговорил:

— Ты должна простить нас за грубое мужское любопытство. Гарем — тайна для нас, хоть Панаук и работает там. Гуи, вели своим людям, пусть сыграют что-нибудь поживее! Если у нас нет танцовщиц, мы можем по крайней мере петь песни!

Он предпринял эту неуклюжую уловку, чтобы меня наконец оставили в покое. Их вопросы кружились у меня в голове. Мужчины внезапно запели песню, которую услужливо заиграл арфист. Я заметила, что Паибекаман не присоединился к ним. Он откинулся на подушки, его лицо было в тени, тело неподвижно. Я тогда осознала, что боюсь его.

Вскоре вечеринка закончилась, и на этот раз я оказалась среди гостей, стоявших у колонн главного входа. Харшира вызвал наши носилки, потом каждому помог разместиться. Паис полушутя предложил сопровождать меня во дворец, но я в той же шутливой манере отклонила его предложение и, исполненная гордости, сообщила ему о скифе, который в ожидании качался на якоре. Он любезно поклонился мне и забрался в свои носилки. Остальные тоже попрощались со мной с довольно искренней симпатией. Гуи заключил меня в свои сильные объятия.